Образованный француз без помощи комиссара никак, бедный, не может понять, что жена его и дети, им рожденные, нуждаются в его заботливости; а невежественный поморец, по глупости своей, дает комиссару последнюю деньгу, чтоб он только отстал и позволил ему жить вместе с женою и детьми, и повторяет свою невежественную пословицу, что “коли нет души, так что хочешь пиши”. Где же, помилуйте, этому сермяжнику, этому раскольнику зловредному понять все тонкости французского брака по контракту и вообще модного сожительства просвещенных супругов, держащихся другой пословицы: “Муж в Тверь, а жена в дверь”. Сказано уж, мужик несообразный, “ты его крести, а он в омут просится”, как говорит третья пословица.
Нам кажется, что если г. Муллову непременно нужно было приискать для сводных браков сходство с чужеземными обычаями, то его скорее можно было отыскать в понятиях о браке по библейски-талмудическому учению,[133] рассматривавшему брак как союз, освященный нравственностью, и в нравственности же полагавшему высшую его святость, способную умерять половые стремления, к которым побуждает чувственность, и облагородить их идеею о поддержании человеческого рода. Скорее оттуда, с еврейского востока, занесено славянам убеждение в необходимости одной нравственной связи для супружества, тогда как идея французского гражданского брака выработалась под взглядом римского мира, который был чужд нравственного взгляда на брак и где любовь считалась даже предосудительной, как у французов она нередко считается смешною и неприличною для людей comme il faut.[134]
“Если рассматривать брак как договор, — говорит А. Думашевский, — то муж может дозволить жене нарушение брака, и в таком случае она имеет законное право совершить прелюбодеяние; в таком случае нарушение брака не имеет даже места, потому что, при согласии мужа, она не нарушает права брака, а только пользуется правом, уступленным ей другим контрагентом”.[135] В таком случае, прибавим мы от себя, и самый-то брак не существует и есть не что иное, как фикция. Впрочем, так именно и смотрит на него француз, почитающий себя вправе располагать своею женою точно так, как располагал ею римлянин времен империи, по понятиям которого жена могла быть одолжена или уступлена мужем другому человеку. Сведенцы этого не допускают. У них, как и у последователей библейско-талмудического учения, муж не вправе уполномочить жену на нарушение брачного обета верности, и прелюбодеяние, совершенное с разрешения мужа, остается в глазах общества преступлением, оскорбляющим общественную нравственность.
Библейско-талмудическое учение допускает в известных случаях расторжение браков при жизни супругов, но не одобряет развода и не поощряет его. “Кто разводится с своею женою, тот ненавидим Богом; кто разлучается с подругой своей юности, о том алтарь (эмблема мира) плачет”, гласит учение, дающее развод жене даже без воли мужа, если она чувствует к нему отвращение.[136] Не оправдывают развода и уставщики религиозных русских раскольничьих толков, в среде которых известен сводный брак, но не полагают также для него никаких непреоборимых препятствий, между тем как французский закон о гражданских браках формою контракта представляет ряд самых странных и стеснительных гарантий, из которых не ладящие в браке супруги вырываются per fas et nefas.[137]
Библейское талмудическое законодательство отвергает всякое прямое вмешательство суда, когда жена объявляет, что она не может жить с мужем, чувствуя к нему отвращение; оно признает это вмешательство незаконным и бесполезным: “незаконным потому, что судья не может вникнуть в глубину человеческого духа и понять источник отвращения жены от сожительства с мужем; бесполезным потому, что суд не может восстановить расстроенную внутреннюю гармонию супружества; внешность же, форма не имеют никакого достоинства. Мужу предоставляется возвратить себе благосклонность жены, но суд не возвращает ее к нему силою” (там же, стр. 39). Отвращение жены к мужу обязывает его дать ей развод; ибо, присовокупляет Маймонид, жена не военнопленница, чтоб ее принуждать к сожительству с человеком, к которому она чувствует отвращение” (там же, стр. 40). Тот же в существе своем взгляд на этот вопрос встречаем мы и у своднобрачных русских крестьян. Но францзуские гражданские супруги ничего в этом роде не сделают без протестации своего контракта, без вмешательства властей и без представления фактических доказательств, чаще всего публично компрометирующих оставляемую жену или трактующих мужа как негодного для производительности (impotentia).
Во взгляде на духовенство и его участие в даровании благословения на брак русские поморские раскольники, отвергающие брак церковный, также близко сходятся со взглядом библейско-талмудического законодательства. “В иудеизме нет духовенства (говорит г. Думашевский), нет касты, которая религиозно-церковным влиянием своим стояла бы над мирянами, а есть только законотолкователи и законоучители, и то не как отдельное, различное от прочих сословие, но единственно как люди, сведущие в законе. Возможность разрешения запрещенного брака в иудеизме немыслима”.
“Духовное родство (cognatio spiritualis) по библейско-талмудическому законодательству и число браков, запрещенных по естественному родству, довольно ограниченно сравнительно с римским правом, простирающим родство чуть ли не в бесконечность” (там же, стр. 20).
“Обручение (каджушин), освящение — знаменательное выражение для брака. Чрез брак женщина становится для всякого стороннего человека святыней” (“Б<иблиотека> <для> ч<тения>”, янв<арь>, стр. 24).
“Обряд еврейского венчания состоит в том, что жених и невеста становятся под балдахином; здесь произносится хваление и благодарение Господу за учреждение брака между людьми и испрашивается благословение Божие молодым. Таким образом, это только торжественный акт, но не какое-нибудь церковное благословение, которое вообще чуждо иудеизму, не знающему духовенства как санкцированного сословия. Обряд этот, как и все религиозные обряды евреев, у которых нет таинств, может совершаться всяким основательно знающим обрядовую сторону” (“Биб<лиотека> для чт<ения>”. Янв<арь> <18>61. Стр. 29).
Этих выписок, мы полагаем, слишком достаточно, чтоб показать, насколько библейско-талмудическое учение имеет общего с толком наших раскольников, придерживающихся сводных браков; и для тех, кто знаком с их религиозными воззрениями, это не требует подробных разъяснений. У французов же нельзя встретить ничего подобного этим убеждениям; в их взгляде на духовенство и на необходимость участия его во все знаменательные эпохи жизни человека мы видим странное противоречие: так, например, они находят, что при крещении нужно духовное лицо, ибо крещение — таинство; при исповеди и причастии оно также нужно, ибо и причащение — таинство; а при браке можно обойтись и без духовного лица, с участием нотариуса и полицейского офицера. Что за последовательность!
Еврей не имеет особой духовной касты и не испрашивает у ее представителей благословения на свой брак; но он призывает на него благословение Божие, он не видит нужды утаивать союза любви и не отвергает обряда, состоящего в благодарении Бога за учреждение брака; так же и своднобрачный крестьянин призывает на себя и свою невесту Божие благословение, хотя, конечно, не так, как повелевает канонический устав православной церкви, но все же призывает, а не контракт пишет, как француз. Что ж общего между этими браками? Какое они имеют сходство?
Сводный брак — весь сущность, весь чувство, корень которого в понятиях поморцев о нравственности; а гражданский брак — весь форма, весь выражение недоверия, живущего в сердцах супругов, недоверия, не исчезающего даже в торжественную минуту предвкушения блаженства, сокрытого в высшем акте любви. Сводный брак ищет признания своей силы в самом себе, во внутреннем авторитете духовного союза; брак гражданский, отвергая авторитет церкви, ищет признания своей силы в авторитете внешней власти — у нотариуса и полицейского чиновника. И, как видите, сводный брак считается плодом невежества и дикости нравов, а гражданский брак — последним словом европейской цивилизации.
