При таком порядке дел трудно было неблагонамеренной клевете помрачить достоинство лиц избираемых и через то воспрепятствовать им быть полезным церкви; трудно было в стадо Христово вторгнуться и волкам, ходящим в одежде агнчей.
Участие народа в избрании пастырей, сверх того, что оно давало ручательство о их достоинстве и способностях, должно было считаться особенно важным в том отношении, что оно должно было служить залогом теснейшей нравственной связи пастырей с паствою. Естественно, что избранный по единодушному желанию всего общества пастырь становился как бы произведением любви своей паствы и средоточием этой любви. Любовь народа избирает доброго пастыря, она же будет и окружать его всегда, будет поддерживать его и тем содействовать плодотворности его пастырского служения.
Уважение к такому нравственному отношению пастыря к пасомым было главным основанием того, что при избрании пастырей иерархи обращались к народу и требовали его согласия. Оставлять без внимания такое указание народное, конечно, значило бы лишать пастыря благих плодов его спасительного служения.
В постановлениях апостольских говорится даже, что епископом должен быть поставлен тот, кто беспорочен и избран всем народом. Многие соборные правила предполагают этот обычай как существовавший в практике церковной и притом как не противный правилам церкви. Примеров таких избраний, совершившихся народом, в истории церковной довольно. Итак, каким бы образом ни выражалось участие общества в деле избрания пастырей, каким бы образом ни проявлялось его свидетельство о избираемом, предварительно или после предложенного ему избрания епископами, во всяком случае, церковь смотрела на голос общества как на одно из лучших средств, находящихся в руках человека. Но указание еще не дает делу решительного суда, точно так же, как показание свидетелей перед судом не есть окончательный суд, хотя суд на них основывается. Право постановить решительный суд о избрании всегда принадлежал иерархам. Бывали, однако, случаи, когда требования народа одерживали верх над мнением епископов. Пользуясь правом участвовать в избрании пастырей, народ в некоторых местах насильно требовал от епископов поставления избранному лицу, и епископы принуждены были уступать воле народа. Или, как иногда случалось, народ не соглашался принять уже избранного ему пастыря, и епископы уже не назначали ему такого пастыря. В подобных случаях снисхождение иерархов к требованиям народа, основываясь на высшем, основном законе — любви, было в то же время благоразумною и спасительною мерою, которою мог сохраниться мир в церкви и предотвращаться гибельный раздор в ней”.
Вот каково было, во время оно, участие народа в своих церковных делах. Участие это признавал законным и необходимым Григорий Богослов и другие церковные авторитеты. Но время шло, политические события изменяли соображения, от которых зависело участие народа в делах церкви, и самое воспоминание об этом участии так изгладилось в народе, что мы считали небезынтересным сообщить нашим читателям эти небольшие сведения, заимствованные нами из недавнего ученого сочинения духовного лица. Людям, интересующимся вопросом об устройстве церковных дел, но несведущим в истории церкви, такое знакомство может быть небесполезным. Говорят же, что история всегда повторяется, а в христианском обществе, слава Богу, уже очень ясно обозначается склонность пользоваться историческими уроками. Довольно, в самом деле, строить планы на воздухе, пора поднять и завесу седой старины, не поучит ли она нас чему-нибудь такому, о чем не с руки говорить гг. Антоновичу, Писареву и другим литературным недоноскам, воспитываемым на млеке г. Чернышевского и иных великанов микроскопического мирка.
Знакомство с историею церкви в настоящее время, когда и народ и само просвещенное духовенство выражает желание полезных реформ, совершенно необходимо. Нам некогда приводить интересные факты, основываясь на которых легко было бы делать основательные построения; но мы укажем здесь кстати на то, что автор книги, из которой мы заимствовали приведенные сведения об участии народа в делах церковных, счел нужным сказать в конце своего сочинения.
“Впрочем, мы должны сознаться, — говорит он, — что ограничения церковью участия народа в избрании пастырей не было совершенным и решительным уничтожением его. Православная церковь, отвергая протестантские понятия о правах народа в этом деле, чуждается и римско-католического воззрения на значение народа в избрании пастырей и не допускает таких крайностей. Ее канонические постановления запрещают только то, что действительно служит к нарушению основных прав иерархических, так что на ограничение участия народа в избрании пастырей надобно смотреть как на ограждение прав иерархов от незаконных притязаний народа. Она запретила только самому народу, или черни (ipsissima verba[64]) избирать себе пастырей, устраняя тем его своеволие. Но нет ни одного канонического постановления ее, которым запрещалось бы совершенно то, что, по первоначальным обычаям церкви, составляло существенную вещь в участии народа при избрании пастырей, его свидетельство о лице избираемом и согласие. Разумный, чуждый противозаконных требований голос народа в этом деле всегда имел свою цену; насильно навязывать нежелаемых пастырей — не в духе Православной церкви, свободы, совести верующих. А из практики церковной мы видим немало случаев, когда при поставлении пастырей иерархи обращались к мнению народа и когда многие епископы получали кафедры по желанию общества, несмотря на ограничение участия его.
По обстоятельствам времени, по складу гражданской жизни церкви и другим подобным причинам для церкви не всегда бывает возможно призывать народ к каноническому участию при избрании пастырей, как, например, видим это в нашей отечественной церкви в настоящее время, но это показывает только то, что участие паствы в избрании пастырей не канонами церкви, но случайными обстоятельствами ограничивается, а эти обстоятельства, конечно, не зависят от церкви”.
Итак, основываясь на выводах автора книжки “Об участии паствы в делах церковных”, будем смелее верить в желаемое благоустройство нашей духовной администрации. Станем надеяться, что “случайные обстоятельства”, ограничившие участие паствы в делах церковных, пройдут, как проходит все случайное; что опасения “незаконных притязаний” со стороны общества станут невозможными и исчезнут, как исчезло с нашего языка слово чернь для обозначения народа. Что этому народу, любящему духовную беседу и знающему, что “неуча в попы не ставят”, можно дать духовных учителей, дорожащих истинными благами народа и способных очистить его от грубых суеверий, жестокосердия и других пороков, разъедающих основу семьи и общины; словом, дать ему излюбленных людей, которые названы “произведением любви своей паствы и средоточением этой любви”.
Скажем еще два слова в свою защиту. Слова эти идут столько же к нашим читателям, сколько и к нашим порицателям. Всякое обвинение нас в “официозности” — клевета, которая должна служить упреком недальновидности и легковерию тех, кто позволяет себе ее произносить, а что касается нашей зависимости, то мы действительно не считаем себя вправе быть независимыми от всех русских людей, которые мыслят, не стесняясь никакими несбыточными теориями, и которые, зная натуру русского человека, не ждут прока ни от каких форсированных маршей и не согласятся играть народным счастием. Мы уважаем всякое свободное мнение, но не ждем ничьих похвал, не свернем с нашей дороги из страха порицания и, с полным сознанием своей правоты и преданности русскому народу, пишем на нашем знамени: “des réformes toujours, des utopies jamais”.[65]
