Препятствовать взяточничеству врача полиция не может, ибо взятки большею частию берутся дома, куда не распространяется полицейский надзор; да и что один полицейский чиновник, нередко человек маленький, например, хоть перед любым губернским рекрутским присутствием, где заседают председатель казенной палаты, предводитель дворянства, советник ревизского отделения, воинский приемщик, врач-консультант, жандармский офицер, а иногда еще и другие особы — а между тем… я думаю, и г. Ф. Б. не скажет, что известные врачи в рекрутских присутствиях не берут страшных взяток.

Относясь к врачебным управам, перед которыми г. Ф. Б., может быть, против воли, очевидно благоговеет, как перед учреждениями влиятельными, он отрицает взимание членами некоторых из них определенной дани с своих подчиненных и говорит, что они не могут и думать об этом по существующему положению о зависимости городовых и уездных врачей от губернского начальства. Во всем, изволите видеть, инициатива зла принадлежит губернскому начальству, — а мы, а наши принципиалы — непогрешимы, как святой отец Папа. Господа! неужто же это имеет какую-нибудь тень правды?

Неужто врачебные управы так мало влиятельны, что, кроме дешевеньких панегириков и шатких убеждений, они ничего не удостаиваются от соискателей их внимания?[129]

Мы просим всех благонамеренных городовых и уездных врачей, всех людей, изучивших быт русского полицейского медика, поднять свой голос на решение спорных положений г. Ф. Б., против того, что многим городовым и уездным врачам нашим нельзя прожить, не принимая, а иногда и не вымогая взяток. Мы знаем, что в семье городовых и уездных врачей есть светлые личности, мученики совести и убеждений, но люди эти знают, что мы говорим правду, и не выступят ратовать против нас. Мы с удовольствием выслушаем всякое фактическое опровержение выраженных нами выводов, но никогда не согласимся в невозможности взятки вследствие существования предосторожностей и коллегиальности. Взятка, как всякое зло, боящееся света, скрывается во тьме и творится вдали от всего того, что может быть юридическим доказательством, и потому всякое дальнейшее словопрение с г. Ф. Б. становится несносным и бесплодным гортанобесием. Такие вещи, как систематические взятки, вошедшие в обычай и тщательно скрываемые от власти, не доказываются и не опровергаются юридически, они доказываются общественным мнением и разумным вникновением в дело; иначе вся обличительная литература обратилась бы в прокурорское бюро ассизного суда. Не знаем, как кому, а нам кажется, что г. Ф. Б. юридически ничего не доказал, кроме невозможности доказывать несуществование злоупотреблений существованием охранительных правил; в следующий раз мы поговорим о силе его рационального заряда: может быть, там нам легче удастся убедить его, что в теперешнем положении многих полицейских врачей взятка есть для них conditio sine qua non.[130] С г. Ф. Б. нельзя покончить всего вдруг, хотя и желательно бы. Беспощадная сила его логики заставляет страшиться его сарказма, и мы готовы жалеть о том, что позволили себе… разъяснить ему вещи, которые в наш век понимают дети, сидящие на школьной скамье; но… Дело сделано; возврата нет, и мы снова перед силой противного (ips v) убеждения нашего юриста и рационалиста.

Окончим нашу статью изъявлением душевного прискорбия, что г. Ф. Б. скрыл свое достойное имя под двумя скромными буквами русского алфавита. Благодетельные реформы просвещенного правительства нашего, вероятно, не забудут коснуться и быта наших полицейских врачей, и тогда всякий из них, подымая свой голос на благословение правительственного внимания к теперешней своей тяжкой доле, вспомнил бы добрым словом господина, уверявшего, что и на 190 р<ублей> сер<ебром> годового содержания полицейский врач, обремененный кучею обязанностей по службе, может жить честным трудом, без взяток. Достойное имя г. Ф. Б. должно принадлежать истории медицинской администрации в России. От него самого зависит воздвигнуть памятник себе чудесный, вечный, и времени рука не сокрушит его.

В числе девяти вопросов, решением которых в 1858 году занимался гигиенический конгресс в Дании, был рассматриваем вопрос о том: каким образом воспрепятствовать излишнему употреблению водки в простом классе народа? К крайнему прискорбию, мы не имеем сколько-нибудь верных сведений о мерах, придуманных 534 членами этого конгресса против пьянства, а между тем всякая мысль, высказанная по этому поводу, дорога истории человечества и в России стоит наряду с первыми очередными вопросами. Ни мор, ни глад, ни огнь и меч двунадесяти язык не ознаменовали так своих губительных нашествий на нашу отчизну, как укоренившийся у нас страшный порок пьянства — пьянства буйного, дикого, отвратительного и иногда обессмысливающего наше чернорабочее сословие. Что делать с этой страшной язвой нашего народа? Где рожон против этого губительного зла? Наши благонамеренные адепты откупной системы долго уверяли нас, что только одна эта система удерживает народ от пьянства и что без нее он совсем разопъется, а сами, движимые христианской любовью к народу, занимались разведением воды вином. Закон поставляет некоторые ограничения, при которых напитки делаются менее доступными народу, и особенно бедному классу, а народ, и преимущественно бедный, все преуспевает в пьянстве — то с горя, то с радости, то по Божьему попущению, то по бесовскому наваждению. Стало быть, все меры, возвышающие цену этого продукта и ограничивающие число мест его продажи, нимало не искореняют в народе злоупотребления спиртными напитками. Напротив, высокая цена хлебного вина в некоторой степени сама доводит народ до неумеренности, ибо известно, что человек, не имеющий возможности капитализировать свой заработок, делается равнодушным к сохранению своих добытков, а все остающееся за удовлетворением первых своих потребностей употребляет на удовлетворение своим порочным желаниям. Нужно искоренить наклонность рабочего класса к пьянству, а не домогаться воспрепятствовать излишнему употреблению водки, как выразился скандинавский гигиенический конгресс.

Мы полагаем, что ни один конгресс в мире не придумает никаких рациональных мер, которые бы воспрепятствовали излишнему употреблению водки, пока народ не уверует в гибельные для него последствия пьянства. Хороший пьяница перескачет все препятствия и (как говорят) украдет да достанет денег на то, чтобы напиться до чертиков. Запрещения и препятствия ни к чему не ведут, кроме злоупотреблений запретительными правилами. Запретите излишек в пище, достигнете ли вы успеха? Нет и тысячу раз нет. Как же надеяться препятствиями отучить народ от пьянства, когда и оно может совершаться так же незримо для запретительного надзора, как обжорство, тем более некоторыми лицами, особенно подверженными искушениям исконного врага человеческого рода, эти возлияния производятся с подобающим секретом и смирением? Предполагать успех охранительных мер значило бы предполагать неисполнимое. Итак, как ни велико и ни возмутительно зло, причиняемое пьянством, но все-таки бесполезно стремиться противодействовать ему изданием охранительных правил, и ничего не сделают с этой постыдной страстью никакие конгрессы, кроме тех, которые будут иметь неиллюзорное намерение просветить массы от одержащего их невежества и освободить их волю от кабалы у черта, имеющего в глазах нашего простолюдина неограниченную власть на подвинутие его ко всему недоброму. Недавний пример отрезвления жмудского землевладельческого класса лучше всего доказывает справедливость этого положения.

Врачам, телесным и гигиеническим комитетам нечего делать с пьянством народа, и остается только запасать в гоститалях к каждому празднику более кроватей для поступающих с delirium tremens.[131] В деле искоренения пьянства, по нашему убеждению, всего приличнее обратиться к другим врачам и к другим аптекам. Нужно пролить в массы свет разумения, нужно очистить их вкусы, нужно указать им другие наслаждения, вне кабачной атмосферы, и уронить в их понятиях сотрудничество черта в деятельности Ив. Ив. Елкина; а все это достигается только образованием масс и допущением их к участию в эстетических наслаждениях. Воскресные школы, народные театры, клубы, лектории и примеры воздержанности — вот источники отрезвления рабочего класса, и мы не знаем, как не видел этого скандинавский конгресс. Здесь только нужно действовать с любовью и энергией. Смерть не ждет, и жизнь не должна ждать.