С Герценом потому нельзя не соглашаться, что он сам Герцен, а с этими потому, что они чего-то такого очень хорошего никак выговорить не могут.

Бедненькие! что вы за вздор-то несете? Не вам бы говорить и не нам бы слушать, насколько кто поет полною грудью, насколько кто едва берет только низовые нотки. Кому это вы только рассказываете? “Современник” когда-то приглашал кого-то пожаловать в редакцию, чтобы полюбоваться чем-то очень курьезным; но этих курьезов никто, кажется, не ходил смотреть: “дома”, сказали все, “имеем”.

Социалисты, материалисты, конституционалисты, абсолютисты и всякие исты в нашей благоустроенной земле пишут что хотят, а печатают, что им позволят, так тут ворон ворону глаза не выклюет. А за то, что человек только предпочитает социализм экономическим системам или материализм богопочитанию, не жгут на кострах и в темницы не сажают. “Мысли свободны, поступки ответственны”, и, говоря, что А, В, С, D, Е, F и т. д. социалисты, а X, Y и Z материалисты, я не рискую им причинить ни малейшей неприятности и приношу им высшее наслаждение выдумать себе опасное положение и ругать целую редакцию, связывая с ее “подлостью” свою чистоту недосягаемую.

А все это в существе будет ложь, гнусная мальчишеская ложь, известная только в этой милой сторонушке, где человек начинает лгать от чрева матери своея.

Не смей их трогать, потому что им не очень вольготно! Ну, а если и нам не вольготно? А если все, чего мы ждем, из-за чего бьемся, подрывают, портят; если опровергать то или другое положение известной теории нужно для уяснения истины, то что ж, нельзя этого делать? Не социалисты ли и материалисты русские так щепетильно деликатничали, осмеивая “говорильни” и прочие аксессуары представительства? Не они ли брали в расчет, каково нам ответить положительными словами на их гаерскую ругню? Нет! мы знаем их не два дня.

Пора окончить это ни к чему не ведущее деликатничанье.

Вот если бы гг. Катков и Юркевич теперь говорили то, что они говорят, а зачуяв ветер с другой стороны, запели бы иную песню: Катков бы стал проповедывать социально-демократическую республику, а Юркевич сделался бы московским Фейербахом, да и произошла бы вся эта метаморфоза единственно “страха ради иудейска” — ну, тогда другое дело. Тогда критик либерального журнала имел бы основание построить такую фразейку, по которой “нельзя доверяться авторитетам Каткова или Юркевича, которые не стоят никакого внимания”. А пока нет никаких оснований объяснять образ мыслей этих писателей побуждениями сомнительной чистоты, до тех пор относиться к ним таким образом мог только человек, гадко воспитанный с детства и долго живший в очень дурном кругу. И он-то, по всем соображениям, рискует сделаться человеком, “недостойным никакого внимания”.

Мне нужно было припомнить все то, что я привел выше, и я не мог не говорить о г. Каткове и г. Юркевиче, вовсе не желая защитить их. Я твердо уверен, что они в этом не нуждаются. Мне все это было нужно, чтобы показать, как спуталось понятие о честности в литературных спорах. Обижать, бранить человека, касаться самых нежных струн его сердца, бросать на него обвинения в продажности, в лакействе — позволительно, терпимо, даже прилично. А назвать вещи их настоящими именами — бесчестно. Итак: социалисты и материалисты могут ругать каткистов. Они могут и подрывать всячески их работу, и это все честно. А каткисты, когда захотят, отстаивая себя, сказать им слово супротивное, — это бесчестно и “несогласно с идеей справедливости”.

Это оттого, что не они сила, а когда они будут сила (если рак свистнет), тогда……. да уж тогда Каткову с Юркевичем, пожалуй, говорить будет некогда.

Что ж! Дожидаться что ли такой часинки?

Нет, уж это очень много.

Обвинения в бесчестности изобретены бесчестно, и пользоваться этой уловкой, не имеющей никакого основания, бесчестно. Но во всяком споре, ученом ли или литературном, каждая сторона, без всякого упрека своей совести, должна пользоваться всеми слабыми местами противника и отстаивать то, что, по ее мнению, полезно и нужно для наибольшего счастия наибольшего числа людей. Церемониться же так, как до сих пор все церемонились с нашими социалистами, именуя их теоретиками и Бог весть какими кличками, — совершенно неуместно, а молчать, из страха недостойных намеков и оскорблений, — смешно и нечестно. Их ничто не берет. Они, “яко же мертвии, срама не имут”.

К числу предприятий, приобретающих с каждым днем большую популярность, принадлежит Литовская железная дорога. В нашей газете было уже несколько статей, которые могли познакомить читателей с сущностью этого предприятия. Теперь, когда проект новой железной дороги, следует полагать, близок к осуществлению, всякая весть, всякий факт о ходе предприятия не лишены интереса. Вот почему с особенным удовольствием спешим поделиться сведениями, полученными из местности, в которой производятся изыскания к устройству проектируемой дороги.

Для большей связи, считаем нелишним напомнить читателям ход дела с момента юридического заявления идеи о литовской железной дороге. Моментом этим следует считать день 27-го марта настоящего года, когда литовские землевладельцы: князь Друцкий-Любецкий, г. Скирмунт, князь Владислав Сангушко, князь Роман Сангушко, граф Тарновский, г. Теодор Бобр-Пиотровицкий, граф Иван Тышкевич[22] (недавно умерший), флигель-адъютант Е<го> И<мператорского> В<еличества> князь Петр Витгенштейн, граф Август Замойский, он же, в качестве опекуна малолетных графов Потоцких, и г. Ян-Завиша подали прошение на имя бывшего главноуправляющего путями сообщений, генерал-адъютанта Чевкина, об исходатайствовании им разрешения соорудить железную дорогу между Белостоком, пунктом на Петербургско-Варшавской железной дороге, и Волынью. Главноуправляющий 7-го июля в ответ на прошение учредителей сообщил им, что последовало высочайшее разрешение приступить к изысканиям по устройству литовской железной дороги, без обеспечения, однако, со стороны правительства просимой гарантии. Ввиду этого последнего обстоятельства, — лицу, облеченному доверием учредителей, предстояло или воздержаться от ведения дела впредь до получения от них полномочия, или же, не теряя времени, немедленно приступить к изысканиям, с личною за них ответственностию до той минуты, пока большинство голосов учредителей решит, отказаться или не отказаться от предприятия. Понятно, что изыскания были начаты, а между тем наступил день 7-го сентября, крайний срок, в который должно было высказаться решение учредителей, и большинство голосов, как и следовало ожидать, решило в пользу дальнейшего ведения дела. Изыскания начались в конце августа, а к 30-му сентября были уже окончены 192 версты, более чем половина всей линии. Именно от Дубровицы до Пинска, на протяжении 70 верст, и от Пинска до Пружан, на протяжении 120 верст. Оставалось затем пространство от Пружан до Белостока с Беловежскою пущею, для прохода чрез которую не получено еще разрешения со стороны министерства государственных имуществ. Вот почему работы, открытые с двух сторон, от Белостока и от Пинска, сомкнутся в Беловежской пуще, как скоро получится ожидаемое разрешение. Сколько мы слышали, местная палата государственных имуществ доставила весьма благоприятные данные касательно проведения железной дороги чрез заповедную пущу, и, вероятно, к окончанию изысканий, производимых с таким успехом, не встретится затруднений. Если позволение министерства состоится на днях — вся работа в поле будет окончена не позже 15-го ноября. Погода, как нам пишут из Пинска, необыкновенно благоприятствует работе: но главным поводом ее успеха все-таки сама местность. Она до такой степени ровна, что, при вычерчивании профилей, не приходится встречаться даже с незначительными бугорками, несмотря на то, что масштаб в профили для вертикальных отметок принимается в десять раз больший, чем для горизонтальных расстояний! Но интереснее всего пространство от Дубровицы до Пинска. Тут-то именно и находятся пресловутые болота, благодаря которым и у нас, в Петербурге, кое-что знают о Пинске. Но жестоко можно было б ошибиться, полагая, что эти болота окружают самый город: здесь только низменный берег, заливаемый всякую весну, а иногда и осенью (но редко) вследствие разлива Пины, Струменя и многих рукавов, образующих близ города целую водную сеть. Этот низменный берег (почти) то же, что левый берег Днепра под Киевом, Десны под Черниговом, Сожи под Гомелем и Березины под Бобруйском. В Пинске, на пространстве левого берега Пины, придется устраивать весьма значительную насыпь, но отнюдь не ради каких-либо болот, а единственно по поводу весеннего разлива Пины и Струменя, возвышающего нормальный горизонт этих рек (не менее) до 9 футов. Вследствие этого насыпи нужно будет сообщить высоту приблизительно до двух сажен на протяжении всей ее длины, то есть на пространстве 28-ми верст, ибо сама местность не более полусажени выше обыкновенного горизонта реки. Эта-то насыпь составит единственную более серьезную работу на всей линии Литовской железной дороги. Южнее Нечатова, по направлению к Дубровице, затруднений в техническом отношении не предвидится: вся местность до Дубровицы, за исключением одного Марочного болота, представляет все удобства к сооружению железной дороги. О местности на север от Пинска и говорить нечего: она до такой степени ровна, что почти можно укладывать рельсы без предварительных земляных работ. Дело обойдется без больших мостов, выемок и насыпей, усложняющих и замедляющих сооружение почти всякой железной дороги. Хотя изредка встречаются незначительные болота, но подпочва на всем пространстве самый крупный песок. Жители Пинска с особым удовольствием встретили мысль об устройстве насыпи чрез низменный берег Пины. Они говорят, что этим приобретется возможность навсегда осушить и предохранить от разлива реки огромную площадь местности под самым городом, — местности, в которой теперь собирается только плохое сено, а в охотничью пору находит безопасное убежище множество дупелей и бекасов.