Теперь третья практическая статья “Сельского хозяйства” — “Об образовании дворянской денежной ссуды” Н. И. Александрова. Эта статья-проект, по нашему мнению, не представляет ни резких промахов, ни особенно практических планов и предположений; но она заслуживает внимания как попытка (хотя и весьма уже не новая) к уяснению необходимости кредитных учреждений для землевладельцев и, вероятно, разбудит в известных кружках ту беспробудную лень, которая обуяла от пахотника до бархатника большинство наших соотчичей, ожидающих себе правительственных пособий и манны, которую вкушали праотцы людей, рассматриваемых ныне в качестве евреев. Нам только странно, почему это почти все господа, пишущие о кредите для землевладельцев, о сельской полиции и прочих учреждениях человеческой цивилизации, всегда как-то смахивают на сословных адвокатов дворянства, забывая интересы всех землевладельцев, всякого иного наименования. Мы не будем высказывать нашего мнения о рациональности положений Н. И. Александрова: по известным нам причинам мы полагаем сделать это несколько позже; но должны заметить, что нам кажется до крайности непрактичным созидать ссуду собственно дворянскую, ввиду вероятной возможности размножения числа поземельных собственников и недворянского происхождения. Очевидно, что разночинные и вовсе нечиновные землевладельцы очень тесно свяжутся существом своих интересов с дворянами-землевладельцами, и как тем, так и другим отделяться друг от друга, по сословным соображениям, решительно нет никакого основания. Да и предложение об учреждении дворянского кредитного учреждения, “с целью снабжать исключительно помещиков” на счет процентного сбора с дворянской поземельной собственности, мы полагаем невозможным, потому что дворянская поземельная собственность, входящая в соображения автора, может быть продана, подарена, уступлена или иным каким образом отчуждена лицу вовсе не того привилегированного сословия, для которого Н. И. Александров проектирует ссудную казну. Как же тогда? Исключать нового владельца за нечистокровность от участия в операциях ссуды значит ведь подвергать дело многим неблагоприятным случайностям, сопряженным с колебанием фондов и баланса ссуды. Мы уже не говорим о том, что это корпоративное кредитное учреждение в земледельческом классе было бы очень несовременно и недостойно просвещенной нации, признавшей незаконность владения крепостными людьми. Не правильнее ли думать об учреждении землевладельческих ссуд, а не дворянских, не однодворческих, не крестьянских? Развитие земледельческих интересов дорого нам вообще, и думать, что кредит неодинаково нужен всем практикующим одно дело, при более или менее одинаких условиях, значит предполагать вещь весьма неудобную для помещения в практическом отделе такого почтенного журнала, как орган Московского общества сельского хозяйства.

Престранное дело! В нынешних, так сказать, самых свежих произведениях нашей журналистики, как нарочно, выступают господа писатели, выражающие стремления людей, которые, по словам Гоголя, непременно хотят вмешать правительство во все, даже в ссоры с своими женами. То читаешь господина, который требует, чтоб правительство убирало хлеб в Новороссийском крае, то мучишься над проектом другого господина, вызывающего правительство к охранению помещичьих лесов, то, наконец, наткнешься на глубокомысленное замечание какой-нибудь известной редакции о необходимости покровительства отечественным машинным фабрикам, а тут вот вдруг, во 2-й книге журнала “Светоч”, дело уж до того дошло, что правительству предлагается — как думаете, читатель, что ему предлагается? Ни за что не отгадаете, если вы не читали во 2-й книге журнала “Светоч” (1861 г.) очерк г. А. Кресина — “Ходебщики по чужим делам и карманам”. Там только вы могли прочесть, что правительству предлагается еще, между прочим, посыпать персидским порошком московских стряпчих, ходатайствующих по делам. Не верите мне? Удостоверьтесь: возьмите указанную вам книжку “Светоча”, разверните ее на 126 странице и читайте желание г. А. Кресина из Москвы: “Желательно было бы (говорит сей мыслитель), чтоб человек, более меня (то есть г. Кресина) опытный, придумал какие-нибудь средства к уничтожению этих ходебщиков силою закона как людей, вредных обществу, или хоть каким-нибудь порошком вроде персидской ромашки от клопов и тараканов, потому что ходебщики для общества гораздо вреднее, чем самые

вредные насекомые”. Sic![145] Теперь, когда я вижу, что вы, мой читатель, успокоились и верите, что я говорил вам о призвании правительства к посыпке персидским порошком московских стряпчих на основании факта, существующего в журнале “Светоч”, я позволю себе представить вам соображения, рядом которых автор дошел до сказанного заключения. Г. А. Кресин очень не любит этих стряпчих, во-первых, за то, что ex professo[146] “они не принадлежат к числу московских спекуляторов, трудящихся в чаянии жизненного блага (!), как зубные дергачи, мозольные операторы-самоучки, невежды фотографы и мелкие ростовщики”. Causa secunda:[147] “Эти ходатаи величают себя стряпчими, адвокатами, ходатаями (!) и даже юрисконсультами, тогда как стряпчие бывают только коронные, губернские и уездные, а не наемные стряпухи, ходебщики; собственно же адвокатуры, как известно, в России нет”. Causa tertia:[148] “Эти стряпчие-самозванцы расплодились в Москве, как саранча, и, пользуясь незнанием и невежеством своих клиентов, подобно ворожеям, знахарям, знахаркам и деревенским врачам (?!), приносят обществу вред”.

Здесь идет тирада на тему: какой пользы может ожидать для себя от ходебщиков простой мещанин, купец или даже степной помещик, не имеющий никакого понятия о судопроизводстве, о несчастных женщинах, осужденных на тяжбы, и вообще уподобление всех, вверяющихся ходебщикам, с теми больными, которые вверяются знахаркам и преждевременно гибнут. Засим следует классификация сих зловредных паразитов по происхождению их из “отставных чиновников, купцов, платящих для этой единственно цели капитал по 3-й гильдии, и, наконец, цивилизованных мещан” (курсив подлинника); деление их на sui generis[149] аристократию, величаемую в трактирах, где они обыкновенно сходятся, генералами, баронами, статскими и коллежскими советниками, и на плебейство, чернь непросвещенную. Опять тирада о несовместности с специальностью ходебщика никаких добрых человеческих свойств и необходимости оглохнуть, сделаться равнодушным к слезам, к страданиям и вообще ко всему, что (кроме денег) может смягчать человеческое сердце. Указываются места сходок ходебщиков в ближайших к присутственным местам трактирах и харчевнях и излагаются вкратце их обязанности, состоящие в ежедневном обегиваньи всех (!) присутственных мест, “где за дешевое угощение приобретают для себя продажных агентов, которые доставляют им сведения о делах, подробности о их ходе и даже адресы тяжущихся” (стр. 118). Четвертая причина негодования г. А. Кресина, очевидно, заключается в том, что по милости этих, как он называет их, ходебщиков в известных московских трактирах “заранее читаются решения, и никакая канцелярская тайна не может устоять перед графинчиками и закусками Новомосковского трактира. У самого Талейрана (говорит он) не было такого дипломатического всеведения, как у этих тонких дельцов” (стр. 118).

Тут автор указывает, однако, и на такие стороны профессии ходебщиков, которые заставляют пожалеть о них. Он говорит (стр. 118), что “поприще это сопряжено с большими неприятностями; нередко за неуспех какого-нибудь дела практик, попадаясь на глаза пациенту, расплачивается подзатыльниками, зубами и даже обеими щеками (разумей: получает подзатыльники, удары в зубы и пощечины). Известен даже (продолжает автор) случай вот какого рода: один ходебщик, который и по сие время здравствует, взял задаток для окончания тяжбы с одного задорного господина, и когда, вопреки обещанию, дело было проиграно, то доверитель поймал своего ходатая на улице и целиком откусил ему нос”. Следует не очень меткая физиология общества надувателей-ходебщиков и надуваемых доверителей, указывается на то, что “расписка в получении ходебщиком денег пишется на простой бумаге и, следовательно, связывает руки не очень крепко (!!). Ведь помещику нельзя жаловаться, да и стыдно, что дал себя одурачить” (стр. 122). Объясняется равнодушие ходебщиков к ругне, побоям и прочим крупным и мелким неприятностям, угрожающим им со стороны пациентов. Докладывается (стр. 123), что “так было до Наполеона, так ведется и после Наполеона, до нашего благополучного времени из рода в роды”; что бедный чиновник, на имя которого взята ходебщиком взятка, не получает ее (стр. 125). Дается, наконец, “совет всем, имеющим дела и тяжбы по присутственным местам, остерегаться этих кабинетных юрисконсультов и адвокатов, а поручать дела людям знающим, добросовестным и непродажным, о которых необходимо сперва сделать самые тщательные справки”. Спросите: где искать их? Извольте, у автора готов ответ; на той же 126 стр. он поясняет: “Ищите и обрящете, говорится в писании. Без сомнения, в Москве есть честные и добросовестные люди между ходебщиками”. Засим уже следует известное читателю приглашение правительства “посыпать московских стряпчих порошком вроде персидской ромашки…”