2) Привязывать в праздники на рынках к позорному столбу.

3) На столбе этом крупными буквами напечатать “вор”.

4) Наложить на виновного публичную эпитимию до 100 поклонов.

За вторую маловажную кражу новый кандидат в законодатели присуждает несчастного к взысканию убытков, к эпитимии, к позорной надписи, к позорному столбу и к ссылке с места родины или заработка.

Во всяком случае с общества, к которому принадлежал виновный, взыскивается штраф в половину покраденного, хотя бы обвиняемый и не был осужден, а только опозорен.

Но самым верным и легким средством прекратить воровство в целом мире автор наш полагает издание нового закона о том, чтобы никто никогда не осмеливался ни покупать, ни продавать ничего без совершения бумажного акта, подписанного двумя соседями с ясным обозначением продаваемого предмета и с засвидетельствованием надписей рук “какою бы то ни было властию, имеющею казенную печать”. В лавках всякая вещь должна быть записана в книге, которая, за шнуром и печатью, выдается из городских дум и ратуш. Кто что-нибудь купит, не удостоверившись в том по актам, отвечает наравне с вором.

Наш философ сам сознается, что брать свидетельство на каждую вещь затруднительно, но это, говорит, все вздор: “войдет в обыкновение — будет все в порядке”.

Пожалуйста, читатель, не подумайте, что мы шутим или позволяем себе издеваться. Право, нисколько! Вот подлинные слова протокола:

“Смоленское общество сельского хозяйства, сознавая всю важность развития в настоящее время законодательства для ограждения безопасности личной и по имуществу, признало предложенные вице-президентом г. Коребутом-Дашкевичем меры вполне заслуживающими внимания”.

Причем г. член Д. Ф. Брещиньский, между прочим, полагал постановить законом “подозрительных людей соединять на ночлег в одно помещение под надзор сельского начальства”.

Все наличные члены нашли полезным удостоивать наград тех священников, у которых в приходе будет меньше воровства.

Общество постановило: все мнения представить на благоусмотрение господина министра государственных имуществ.

Мы воздерживаемся от всякой оценки: читатели сознают сами все величие и всю глубину этой премудрости.

В происходившем, 10-го сентября, заседании Комитета грамотности, учрежденного при Императорском русском Вольном экономическом обществе, председатель С. С. Лошкарев объявил, что член комитета Н. С. Лесков представил семьдесят рублей, пожертвованных через него на дело народного образования рижскими староверами поморского согласия: Гр. Сем. Ломоносовым, Зах. Лаз. Беляевым, Ионою Ф. Тузовым, Никон. Пр. Волковым и еще тремя их товарищами. Причем г. Лошкарев, основываясь на сообщении г. Лескова, известил комитет, что из рижских староверов Григ. Сем. Ломоносов жертвует на учреждение в Риге школы для бедных своих единоверцев пять тысяч рублей, а Зах. Лаз. Беляев (человек весьма ограниченного состояния) тысячу р.,[111] всего шесть тысяч рублей. Кроме того, Беляев вызвался безвозмездно содержать склад учебников, издаваемых Комитетом грамотности, распространять их и отчитываться комитету.

Комитет грамотности по выслушании этого заявления, с горячим сочувствием единогласно положил: благодарить упомянутых староверов за их внимание к настоятельнейшей нужде народа; предложить им вступить в члены комитета и содействовать ему, по мере сил в своему кругу, а г. Беляеву выслать каталог и несколько изданий комитета, на первый раз по выбору г. Лескова, знакомого с современными потребностями рижского бедного класса. — Благослови Господи, в добрый час, архангельский.

В книжном магазине С. И. Литова в Киеве 20-копеечные Евангелия на русском языке не продаются дешевле, как по 40 к<опеек>, что чрезвычайно оскорбляет покупателей этой книги. Это удвоение цены особенно отражается на посещающих Киев богомольцах, которые всегда покупают в Киеве книги духовного содержания, но которые так бедны, что нередко 20 к<опеек> с<еребром> составляет весь наличный капитал пешехода-богомольца. Переплатить лишний двугривенный для него есть уже разорение, и он принужден отказать себе в приобретении Евангелия, недоступного для него по цене.

Г. Киев, 20-го мая 1860 г. Вероятно, всем известно, что почти везде у нас слышны жалобы на дороговизну русских книг, но, конечно, не все знают, что нигде дороговизна эта не достигает таких поражающих размеров, как в Киеве. У наших книгопродавцев вы не купите ни одной книжки по той цене, которая за нее объявлена и с которой им делается издателями значительная скидка, чтобы они имели возможность продавать книги по объявленной цене. Эта уступка книг книгопродавцам дешевле объявленной цены большею частью бывает очень значительна, так что иногда книга стоит им только половину цены, значащейся на этикетке; в остальных же случаях уступка всегда соответствует 10–20 %, которые, за исключением пересылочных расходов, должны составлять пользу книгопродавца. Но к книгам, на которые книгопродавцы получают скидки не более 10 %, принадлежат только издания компании Солдатенкова и Щепкина, некоторые ученые сочинения, составляющие собственность авторов, и немногие другие; все же остальные достаются им за полцены. И всех этих книг вы не купите здесь по объявленной на них цене. Правда, я слышал от одного достойного всякого уважения воронежского книгопродавца Ивана Саввича Никитина, что некоторые книги в провинции нельзя продавать без возвышения цены несколькими процентами, и помню, что сам заплатил ему 15 коп<еек> сер<ебром> дороже объявленной цены за сочинение Л. В. Тенгоборского “О производительных силах России”; но такая переплата в провинции за сочинение, на которое немного требования и которое несколько лет стоит на полке магазина, не возвращая затраченного на нее капитала, и понятна, и естественна. А как вы назовете такие выходки в книжной торговле, о которых я спешу доложить интересующейся печатным делом русской публике. На днях, как только полученные здесь газеты возвестили Киеву о поступлении в продажу Евангелия на русском языке, множество людей всякого звания осадили книжные лавки нашего города, требуя этой давно с нетерпением жданной книги. Кажется, если бы 5000 экземпляров было в Киеве, их недостало бы на удовлетворение запроса. Но книга эта не показывалась ни в одной из наших русских книжных лавок или, как их здесь величают, магазинов. Магазинов этого сорта в Киеве четыре: П. П. Должикова — не пополняющего свой магазин новыми книгами, кроме газет и периодических журналов; купца Барщевского — только что открывающего торговлю и потому не имеющего многих книг; Ивана Ивановича Литова — кажется, не получающего ничего, кроме учебников и сочинений “о расколе, обличаемом своей историей”; и, наконец, Степана Ивановича Литова — получающего много современных изданий различного содержания. К нему особенно обратились все желавшие приобресть книгу слова Божия, переведенного на понятный нам язык. Возможность удовлетворения насущной потребности читать и понимать эту книгу, особенно умеренность цены, делающая доступным каждому приобретение ее за 20 коп<еек> сер<ебром>, были так новы, так радостны для всякого, что все с напряженным вниманием следили за появлением ее в продаже. И вот, наконец, 18 мая в магазине Степана Ивановича Литова мне подали давно жданную книжку. Завернув ее и положив в карман своего пальто, я подал приказчику рублевый билет и попросил 80 копеек сдачи. Вообразите же мое удивление, когда приказчик объявил мне, что сдачи следует не 80 копеек, а только 60, потому что книга у них продается не по 20 копеек, как назначено на ее этикетке, а по 40. Причину такого возвышения цены сто на сто мне объяснили обыкновенной фразой, что пересылка дорого стоит; а как бы в получение моему резонерству прибавили: “Не берите; и по этой цене уже все почти разобраны, а еще никто не спорил”. Против такого убеждения нечего было говорить. Заплатив за книгу двойную цену, я ушел из магазина Степана Ивановича Литова, размышляя: где же край этому злоупотреблению бесконкурентностью? Мы привыкли к тому, что Степан Иванович Литов не продает книг менее как с 40 % пользы; мы знаем, что сочинения Белинского, везде продающиеся по 1 руб. сер. за том, он приобрел со сбавкою 10 %, а нам продавал их по 1 руб. 30 коп. за том, то есть с 40 %. Но ведь это были критические сочинения Белинского, которого покупают люди с известным образованием, стало быть, более или менее и с известным достатком; а как же книгу, назначенную собственно для общего употребления всех и каждого, сделать такою недобросовестною спекуляциею. Предавая такие дела нашей книжной торговли путем печатной гласности суду общественного мнения, мы не можем не заявить наших надежд, что духовное начальство богатой Киево-Печерской лавры, вероятно, не замедлит выпуском и продажею Евангелий на русском языке по такой цене, которая положит предел таким спекуляциям.