Наконец, несчастия разночинцев в приискании себе занятий в глазах невежд, имеющих места, служат доказательством, что, ученым быть плохо и что, ничему не учась, можно жить в большем довольстве и счастии, чем с наукою. Отсюда равнодушие к науке и нередко невежественная насмешка над нею.

Все эти безотрадные явления созданы упорным убеждением наших торговцев в неспособности людей, не выросших за прилавком, к служению торговым делам и в стремлении правлений наших акционерных обществ обставиться иностранцами и людьми с весом и с протекциями (как будто вес и протекция служащих могут иметь значение в торговле!). Мы, конечно, не можем разделять всех этих стремлений и убеждений, и нам остается только скорбеть за тех, кто их питает, и за тех, кому приходится так тяжело терпеть от них. Мы далеки от всякой мысли утверждать, что вся разночинная молодежь, ищущая коммерческой службы, готова и приспособлена к ней, но мы уверены, что теперь часть ее действительно приспособлена к торговому делу, а остальные легко могут приспособиться к нему, ибо почти в каждом из людей этой страдальческой корпорации, грозящей стать зерном русского пролетариата, есть более научного образования и общежитейского развития, чем в тех приказчиках, которые дошли до своего звания пятилетним закликанием покупателей в хозяйскую лавку, и мы уверены, что приказчики из чиновников, офицеров и вообще из всех тех людей, которых приказчичий кружок, в каком-то озлоблении, зовет дворянчиками, скорее бы успели убедить общество, что в торговом сословии русском не должно видеть гнезда смешных и тривиальных сторон, жениха из ножевой линии, характеризующих теперешнего гостинодворца. Пусть сначала эти люди не могут быть употреблены к самостоятельной деятельности в больших торговых операциях, производимых за глазами хозяина; но размерить товар по фактуре, продать его по мете: “П-о-р-т-у-г-а-л-и-я”, заприметить требования публики да написать или дисконтировать вексель — право, не велика премудрость, и человеку, который чему-нибудь учился, мудрено быть неспособным к ней через несколько дней по прибытии в лавку. А ведь за такую службу у нас часто платят от 800 до 2000 руб<лей> с<еребром> в год. Ведь за эти деньги пойдет служить человек, которому покупатель не откажет в доверии, не вынуждая его ротитися и клятися на чем свет стоит. Что же касается до фанаберии и других неудобств найма дворянчиков со стороны их нравственной беспокойности, то — Боже мой! — неужели же фарисейское низкопоклонство и лесть могут более нравиться в человеке, нежели его самоуважение? Неужели долго еще не переведутся на матушке Руси люди, которые верят, что образование учит не уважать в человеке человека и не разуметь в должной степени своей зависимости и долга? Грустно и повторять такие истины, и еще грустнее видеть, что русские торговцы избегают в выборе людей именно того самого, чего со всею тщательностью ищут в своих служащих торговцы английские и американские. Не в этом ли лежит разгадка недолговечности наших торговых домов, тогда как родовые капиталы Англии целые столетия переходят из рода в род? Как кто хочет, а выбор людей — дело великое, и на Мишутках с Гришутками далеко не уедешь. Их век прошел, и благо тому, кто ранее поймет это. Европа движется к нам — мы движемся к Европе, и встреча наша потребует в торговом деле людей с образованием, а не Мишуток, которые никуда не годятся, несмотря на свои лакированные сапожки и циммермановские шляпы, которые они поднимают наотмах, с ловкостью полувоенного человека.

В 39-м № “Современной медицины” помещена моя статья “Несколько слов о полицейских врачах в России”, подписанная вместо моего имени псевдонимом “Фрейшиц”.

Мысль, лежавшая в основании этой статьи и руководившая меня к написанию ее, а редакцию “Современной медицины” к помещению ее в своем журнале, была: благонамеренное сочувствие прогрессивным идеям, исключающим терпимость темных добытков и стремящимся стать за морализацию людей, лишенных возможности открыто назвать пути, которыми они добывают средства для своего существования.

Оглашая то, что по чувству самосохранения известные городовые и уездные врачи тщательно скрывают от правительственного внимания, мы хотели положить основание трактатам об улучшении быта полицейских врачей, которые надеялись вызвать у людей компетентных. Мы не знаем, насколько уместно было поднятие нами этого вопроса, не ручаемся, что взялись за него как должно и ясно выявили мысль, которую клали в основание своей задачи, но хорошо знаем, что статья наша прошла для нас небесследно. Наконец, статья эта вызвала против себя “радикальный” критический разбор г. Ф. Б., поместившего в 46-м № той же газеты “Несколько мыслей против несколько слов г. Фрейшица о полицейских врачах в России”.[121]

Статья г. Ф. Б., помещенная в 46 и 47 №№ “Современной медицины”, вероятно, уже знакома читателям этого издания и нашла у них оценку, по усмотрению, но тем не менее мы, личные виновники вызова этой благонамеренной статьи, считаем долгом еще раз провести ее перед нашими читателями под взглядом выработанных нами убеждений и с полным беспристрастием проследить, как укладываются авторские доводы в самую суть трактуемого предмета.

Цель статьи г. Ф. Б. — доказать, что во всей моей статье только одно верное положение, — что на 200 р. казенного жалованья жить нельзя, но что права и способы жизни полицейских врачей для меня есть terra incognita.[122] Для доказательства моего незнакомства с делом, о котором мы беседуем, и для опровержения всех положений не понравившейся г. Ф. Б. статьи о полицейских врачах в России он зарядился двумя неотразимыми элементами: а) выбранными статьями XIII тома Свода законов и б) рациональностью. В силу этого заряда он идет на разбитие моих положений: 1) путем юридическим и 2) путем рациональным. Кроме опровергающих тенденций на отдаленном плане, у г. Ф. Б. прорывается желание заявить отрицательным образом необходимость эмансипации полицейских врачей, о чем так горячо хлопочет уважаемый г. Воронежецкий, рассказавший в 40 № “Соврем<енной> медицины” грустную повесть метаморфозы честного медицинского студента в медицинского взяточника и тяжкой зависимости полицейского врача, вынужденного угождать всякому начальству. Чуть-чуть не…

Со взгляда г. Ф. Б., современный быт русских полицейских врачей далеко не так безотраден, как думает редакция “Соврем<енной> медиц<ины>”, я и г. Воронежецкий; как думают многие благонамеренные люди, не склонные пробавляться темными средствами. По мнению г. Ф. Б., основанному на юридических соображениях, от которых он сначала отправляется к “радикальному” разбору моей статьи и выводит из нее свое “противное” (ipsissima verba[123] г. Ф. Б.) заключение, — русский полицейский врач гарантирован от всякой деморализации при исполнении своих служебных обязанностей присутствием понятых и полицейского чиновника, без которых врач не делает, по закону, ни осмотров, ни вскрытий (понятые, по большей части безграмотные, и бедный полицейский чиновник!.. Нечего сказать, хороша гарантия!!). Но, не упрекая г. Ф. Б. в избытке любви к истине, доведшем меня, по его словам, до излишества, следствием которого городовые и уездные врачи изображены какими-то нравственными уродами,[124] я должен, однако же, начать мое слово по поводу его статьи упреком ее автору за неоткровенность, консерватизм отживших тенденций и неуважение к обществу, которое он считает способным убеждаться вещами, возможными de jure,[125] но не существующими de facto.[126]