Исчезновение таких дававших тон обществу хозяек есть чувствительная утрата в нашей общественности, и она теперь сказывается скукою домашних собраний и всем тем, что мы видим, наблюдая всеобщее и повсеместное неумение жить сколько-нибудь весело, даже при огромнейших затратах. Веселье и ум удалились, а их заменили шум и дорогостоящая аляповость, которую раньше всех стали вводить у себя “прибылыцики” и “компанейщики”, принесшие собою очень дурной пример и соблазн в общежитие.

Великорусская народная поэзия представляет самыми мелочными и ненасытными честолюбцами купцов: купец постоянно в знать лезет, он “мошной вперед прет”. Не заслугами, а опять “мошной родства добывает и чести прикупает”. Купец “к князю за стол мостится”, купец “в пуд медаль ищет”, он “с дворянином ровняется”, дочь за майора выдает, за сына боярышню сватает, на крестины генерала просит и т. п.

Малороссийская поэзия, изобилующая наивным юмором и ирониею, тоже уловила и осмеяла эту черту, представив, как русским купцам везде всё кажутся чины и знатность. Это находим в смешной песенке, как “комарь с дуба упал”. Он летел с страшным стуком и грохотом и расшибся до смерти; а хохлы подняли своего комаря и похоронили его с большою почестью. Они “изробили комарику золотую трумну (гробницу), красным сукном ее одевали, золотыми цвяшками ее обивали”, а потом “высыпали (то есть насыпали) комарику высоку могилу”. Могила далеко завиделась. Тут сейчас и появляются великорусские купцы из Стародубья. “Едут купцы-стародубцы, пытаются: що се за покойник: чи то грап, чи князь, чи полковник?” Иначе купцы не могли себе представить, чтобы народная любовь и усердие могли бы кому-нибудь “высыпати высоку могилу”. Но малороссийские паробки, стоя на могиле своего комаря, внушительно отвечают “купцам-стародубцам”:

Се не грап, не князь, не полковник,

А се лежить комарище — на все вiйсько таманище.

Так будто “хлопци втерли носа мосховьским купцам-стародубцам” и сами остались великолепно сидеть и думать на “высыпанной комарику высокой могиле”.

Пресыщение важностью, о котором заговорили после получения превосходительных титулов торговыми людьми Ветхого и Нового закона, — тоже завели у нас купцы. На этот счет можно найти подтверждения у князя М. М. Щербатого в книге “Об упадке нравов в России.” и еще более в любопытнейшей книге Е. П. Карновича “Богатства частных лиц в России”. И это очень понятно, что разбогатевшие “прибыльщики и компанейщики” — люди без вкуса и без воспитания — не могли заботиться о “хорошем тоне”, которого они и не понимали, а искали только одного — “похвальбы знакомством с знатными особами, без различия внутренних их качеств”. Купцы первые начали без стыда и без зазора нанимать захудавших военных и канцелярских генералов “сидеть в гостях” на крестинах и на свадьбах. Вся забота шла только о том, чтобы за столом было кому говорить: “.ваше превосходительство”. Дворяне над этим снисходительно смеялись и говорили, что этому нечего удивляться, что прибыльщики да приказные, как люди невоспитанные и насчет чести и благородства равнодушные, не могут иметь благородной гордости. И действительно, что бы ни говорили о дворянстве, разность во вкусах оказалась несоизмеримая — дворянские кружки все-таки всегда были умнее и интереснее. “Тон” воспитанности и образованности, без сомнения, удерживался в “среднем дворянстве”, которое Герцен правильно назвал “биющейся жилой России”. “Прибыльщики” из дворян и из купцов в самом своем прибыльщичестве держали себя не одинаково: дворянин (по Терпигореву) “ампошировал”, а купец (по Лейкину) “пхал за голенище”. Напханное за голенища держалось крепче. О простоте они понимали различно: что одним казалось лишней претензионностью, в том другие видели упрощение. Всеволод Крестовский где-то рассказывает, что один купец из евреев, произведенный в действительные статские советники, сказал ему:

— Зачем вы всё беспокоитесь припоминать мое имя: вы называйте меня без церемонии просто: “ваше превосходительство”.

Простота людям этого сорта не нравится.

Почтенный ветеран нашей литературы И. А. Гончаров в последних своих очерках о “слугах” правильно замечает, что “простые (то есть необразованные) люди простоты не любят”. Для благородной простоты, без сомнения, нужна воспитанность, но воспитанности у нас очень мало. Что в этом положении ни затей — все выйдет не в том вкусе, как хочется и как бы следовало.

Г-н Кокорев желает, чтобы жалованных в чины купцов не называли превосходительствами, а титуловали их высокостепенствами. Притом, как теперь превосходительство очень попримелькалось — высокостепенство, пожалуй, будет свежее и оригинальнее, но все это ведь только новые фантазии на ту же старую тему, и пользы от этого никакой. С высокостепенствами может случиться то же самое, что происходит с превосходительствами, и “сын отца не познает”.

Есть опыты еще в ином роде: в Москве около “великого писателя земли русской” и здесь между его почитателями крепнет “содружество простого обычая”. Весь неписаный устав этого союза заключается в сохранении благопристойной простоты в жизни — люди эти сами освобождают себя от всего, что им кажется ненужным и излишним. Между прочим, они также не произносят и не пишут никому титляций, а называют людей прямо их собственными именами.

Велико ли тесто вскиснет на этой закваске — неизвестно, но во всяком случае в идее это проще и глубже, чем фантазия об учреждении “его высокостепенства”. На фантазии пойдут вариации, и разведется опять новая докучная басня.

“Ученейший Беда” (Bedae), например, стоит, конечно, выше всех коммерции советников, а между тем его называют только “Беда достопочтенный” (venerabilis). А бывший московский генерал-губернатор Закревский, говорят, будто имел такую фантазию, что, призывая к себе одного из главных тузов московского торгового мира, называл его иногда “почти полупочтеннейший”. Вот какие можно выдумывать вариации! А потому, может быть, несколько правы те, кому кажется, лучше всего говорить просто: “здравствуйте, Лев Николаевич”, “прощайте, господни Кокорев”.

Недавно между некоторыми газетами произошел обмен мыслей об университетских попечителях, причем было вспомянуто о попечительстве Бибикова и отмечен тот факт, что Бибикову “не приходилось призывать в университеты полицейские и военные команды для подкрепления своего нравственного авторитета”.

Д. Г. Бибиков действительно в университет полиции и солдат не вводил, но нельзя сказать, чтобы во время его попечительства солдаты совсем не принимали никакого участия в исправлении погрешностей университетской и вообще учащейся молодежи киевского учебного округа. По крайней мере, многим известны два очень памятные примера в этом роде. Теперь небезынтересно будет привести их на память в виде исторической иллюстрации и поправки.

В Киеве жил и недавно скончался прекрасный практический врач и профессор Сергей Петрович Алферьев. Он занял профессорскую кафедру при университете в 1848 или 1849 году. Вскоре же он получил на свои руки одного юношу, из близкого покойному семейства. Молодой человек был достаточный дворянин и, поступив в число студентов, свел в тогдашнем студенческом круге “аристократические” знакомства. Между прочим, он был знаком с племянником Дмитрия Гавриловича, Сипягиным, который находился за расточительность в опеке, а нравственным руководителем и охранителем при нем был “учрежден” весьма известный впоследствии редактор “Домашней беседы”, Виктор Ипатьевич Аскоченский. Сипягин и Аскоченский жили в одном из флигелей генерал-губернаторского дома в Липках.

Студенты в бибиковское время позволяли себе сильные кутежи, за которыми следили педеля университетского инспектора Тальбера и один из его субинспекторов по фамилии Дудников. Он, однако, и сам был большой кутила и погиб странною смертью — упал у себя дома хмельной на ночную посуду, порезался и истек кровью (дело об этом напечатано в сборнике “замечательных процессов” Любавского).