“По улице пустота; только собаки лают и заступают дорогу. Встретился еще какой-то босоногий мальчик. “Ясная Поляна?” — спросил я его. Он испуганно метнулся с дороги и неохотно ответил: “Поляна”. — “Проводи-ка меня, мальчик, до графской усадьбы, — я тебе пятачок дам”. Мальчик остановился”.

Они идут, и мальчик (а не девочка) говорит г. Штанделю:

“А вона усадьба-то, белый дом-то барина Кузминского”.

Если г. Штандель даст себе труд хоть без охоты проверить, “как у него говорилось”, то он увидит, что “говорилось” именно так, то есть на мальчика, а не на девочку.

Г-н Штандель на меня сердится, что я его останавливаю мелочными указаниями на шаткость и сбивчивость его показаний. Что делать? И все дело-то это не очень крупного значения, а когда утрачиваешь к кому-нибудь доверие, тогда уже присматриваешься ко всему, что характеризует известную личность, но жалко то, что сам г. Штандель все старается еще увеличить сумму своих несообразностей! Зачем он 4 сентября написал, что разговаривал с “босоногим мальчишкой”, а теперь уверяет, что это была “девочка”, а не мальчик… Это совсем подрывает к нему всякое доверие. А он еще повторяет это два раза: “встреченная деревенская девочка”. — “Проверять правдивость слов девочки я не имел охоты”.

Последний несчастный опыт должен убедить г. Штанделя, что в его положении не лишнее проверять правдивость даже собственных слез, чтобы мальчики и девочки не прыгали один вместо другой и не становились обличителями крайней сомнительности всего повествования этого недостоверного, но “неунывающего россиянина”.

В сороковых годах молодые люди у нас, собираясь вместе, часто игрывали в фанты. Это теперь совершенно пренебрежено и оставлено. Никому от этого, разумеется, ни жарко, ни холодно, но вот что замечательно: в домах, где пробовали или пробуют возвратиться к покинутым фантам, — это теперь не удается и не удастся потому, что задача фантов оказывается не по силам обществу. Это не важно, но это характерно! Задают, например, одну из стариннейших фантовых задач: “сказать три правды и три неправды”. Фант очень легкий, и достается он очень красивой молодой девушке, окончившей курс в известном образовательном заведении. Она живет в обществе, — или, как теперь опять говорится: “выезжает в свет”, — и “в свете” она, конечно, говорит и правды и неправды, но это тогда, когда она их не различает и сыплет, как снег из рукава, а когда по условиям игры нужно сочинить и подать “три правды и три неправды”, — она этого не может. Ей такое творчество оказывается не по силам. Она конфузится, краснеет, никнет и сходит с фанта сконфуженная, совсем не исполнив задачи, или просит себе “что-нибудь попроще”. Ей это слишком мудрено! А между тем бабки наши в своей молодости отделывали такие фанты без затруднений. Странное явление: лгать внучки могут, не хуже, чем в старину лгали их бабушки, а художественного творчества даже в области лжи и клеветы у них стало меньше, чем бывало в минувшее время. И шпильки и булавки как будто притупели…

Не меньше странного также обнаруживают фанты и с познаниями. Недавно в одном доме с реставрированными фантами молодому человеку с высшим образованием выпало: “назвать из того, что он видит, три предмета из царства прозябаемого, царства ископаемого и царства животного”. Молодой светский человек запутался в этих “трех царствах”, так что “и не вышел наружу. Сукно, холст и шелковая материя у него все пошли в “царство растительное”, но зато из царства животного он ничего не нашел перед своими глазами. Ему старались помочь — усиленно говорили о находящихся в комнате шерстяных тканях, горящих стеариновых свечах и его собственных перчатках, — но он все-таки не нашел ничего принадлежащего к “животному царству”.

— Но ваши перчатки! — подсказал ему кто-то потерявший терпение.

— Ах. Это я знаю, — отвечал молодой человек, — но они ведь не лайковые, а замшевые.

Так справляются с фантовою стариною, но есть кое-что и в новом роде.

Так как реставрация фантов все-таки обещает, кажется, побыть в моде, то к ней навстречу и в пособление спешит с своим предложением всегда на все тороватая коммерция. Вышли “альбомы призваний”. Это взято с английского. Обыкновенный альбомчик с печатными вопросами, против которых тот, кому выпадает фант, должен написать ответы. Их уже и прозвали: “Вопросные пункты”. Вопросов много — числом сорок шесть, и все они просты и кратки, но между тем с ответами на них, вероятно, встретится много головоломщины. Вот для образца некоторые из этих сорока шести вопросов: Какую цель преследуете вы в жизни? В чем ваше счастие? Чем или кем вы желали бы быть? К какому народу вы желали бы принадлежать? Долго ли бы вы хотели жить? (Вечно.) Какою смертью вы хотели бы умереть? (Я желаю быть бессмертным, — бессмертною.) К какой добродетели вы относитесь с наибольшим уважением? (К скромности, — при которой я могу быть виднее.) К какому пороку вы откоситесь с наибольшим снисхождением? (К честности.) Что вы более цените в женщине? (Доступность.) Ваше мнение о современных молодых людях? (Ребята теплые.) К чему вы стремитесь: покоряться или чтобы вам покорялись? (Проваливайте мимо! Мы сегодня уже подавали.) Ваш любимый писатель в прозе? (Маркиз де Саад.) Ваш любимый поэт? (Барков.) Ваша любимая героиня в романах? (Нана.) Ваш любимый художник? (Сухаровский.) Ваше любимое изречение? Ваша любимая поговорка? Какое настроение души вашей в настоящее время? Искренно ли вы отвечали на вопросы? (Против всех сих вопросов одна скоба и один общий ответ: “Убирайтесь вы к черту!”)

С аглицкого или еще с какого обыкновения заимствована эта игра в “вопросные пункты”, но думается, что наша предупредительная коммерция не хорошо рассчитала и что у нас в эти альбомчики много писать не станут.

Несмотря на чисто русское свое название, “ходули” в старину назывались еще иначе. Есть книжка под заглавием “Ифика и политика, или Философия нравоучительная”, со множеством гравюр, исполненных на меди. Она напечатана во Львове в 1760 году, и в ней на 51-й странице представлен человек на ходулях, изрядно смахивающий на г. Дорнона: он в легких полусапожках, в панталонцах диагоналями, в коротеньком тулупчике и в круглом колпачке. Под ним надпись:

“Ходули” называются в той книге “высокоступцы”, а объясняются они с точки зрения “нравоучительной философии” в следующем роде: “Детское обретается игралищное орудие некое: высоступцы или от дыбания дыбы именуемое. Которого игры составляюще малые дети употребляют сице: еже высшим им зретися подставляют высоступцы оные ногам и тако играюще ходят на них возвышении. Таковому нецыи детскому подобящеся уму, аки бы некоего возвышенно силою всех пред собою в нижайших судят быти. Что же случается? Яко и дети оные множицею долу опровергаются, тако и сии горделивии еще горже страждут, изступлением бо ума содержими ни себя убо познавают, ниже сущия пред ногами зрят и падают иде (где), же не чают”. К тому же человеку, который поднялся на ходули, или на “высоступцы”, или на “дыбы”, — нравоучительная философия наставляет подойти и проговорить: “Что простираеши выю? Что вежди возносиши и яко всех держа так воздухошествуещи? Ни ли хотел бы еще да и крила тебе израстут? Человек убо сый, а уже летати ищешь! Волоса не можешь сотворите бела или черна, а уже не ступаеши по земли!.. Что же тя нареку? Аше тя реку пепел, и прах, и дым, и персть, то еще не изражу твою худость, и опухлость, и напыщение, и возгорение, и всю тщету твою”. Идущий на ходулях, или “высоступцах”, по философии “пепла всякого худейше бывает”, и его непременно ждет “скорая погибель”, а всем людям, просто по земле ходящим, это должно послужить к пользе и к назиданию: видя, сколь сие “есть многобедно”, все должны “взыскать отсюда во всем к полезному смирению”.