которые

Сплетничество. Среда, воспитанная на сплетнях. Разве петербургская среда воспитана на сплетнях? Разве хоть одна из наших редакций расставалась хоть с одним из своих сотрудников с такими историями, с какими “Русский вестник” расставался с своими сотрудниками, оставившими его вместе с г-жею Евгениею Тур? Разве не все мы теперь вместе, тогда как в другом городе золотое яблоко Эриды (с несколько измененною надписью) катается по Садовой, Спиридоновке, Леонтьевскому и Свечному переулкам? Наконец, разве не вся Русь величает Москву старушкою-сплетницей, и разве эта старушка в самом деле не занимается похвальным ремеслом, известным там под именем “очистительной критики”. Фуй! до каких непривычных нам объяснений довел нас приличный московский журнал. Лучше остановиться, чтобы не впасть в его тон. Нам нет нужды разбирать качеств ни особой, ни целой дующей в нас огнем и жупелом среды: в городе у Антона Антоновича Сквозника-Дмухановского торговали “купцы честные и трезвого поведения”, а мясо на стол граждан все-таки попадало скверное, и хорошо было только одному “градоправителю”, изменявшемуся, по обстоятельствам, то в Антона, то в Онуфрия.

“Обделывают аферу ловких интриганов”. Это относится также к нашей среде. Что отвечать на это, читатель, когда даже не знаешь, о каких интриганах идет речь? Конечно, если бы ex-профессор Катков не пояснил, что обделка эта производится бескорыстно, то… уж черт знает что нужно было бы ему отвечать, но так как он полагает, что обделка эта производится по нашей малосмысленности и простоте, то остается… пощупать пульс у ex-профессора Каткова и сознаться, что верхние этажи ex-профессора Аскоченского находятся в большем порядке. Мы не знаем, как другие, а мы бы не прочь попросить Михаилу Никифоровича объяснить нам: чьи аферы у нас обделываются? По любви к прямоте и истине он, кажется, обязан нам рассказать это. Нам будет легко разочаровать его, ибо, если бы мы обделывали “аферы ловких интриганов”, так едва ли бы ученейший московский журнал обозвал нас бессильною средою.

Наконец последнее обвинение напирает на неумение спорить о мнениях, не касаясь личности оппонента. Быть может, в этом обвинении и есть своя доля правды, но “ворон ворону глаза не выклюет”. Не тому же упрекать нас, кто щипется старческими перстами “сзади” и подражает самым непросвещенным людям, пуская гуртовые обвинения, не имеющие никаких доказательств, обвинения, за которые только и можно… позвать к суду. Нет, врачу! исцелися сам. Приемы парламентского витийства исчезли в русской схватке, и в англо-русском организме обнаруживается delirium tremens.[186]

Но, слава Богу, мы кончили свой тяжелый ответ на оскорбительные выходки против нашей среды. Яснее отвечать мы теперь не можем, но и не отказываемся, буде “Русский вестник” явит нам к тому свое содействие. Нам остается сказать еще “Русскому вестнику” и его анемическим сопутникам, что они очень сильно заблуждаются, полагая, что все то, что они там вычитали, нам здесь неизвестно. Мы сами очень желаем того же, о чем вы толкуете в вашей последней статье. Мы, может быть, с большим еще нетерпением, чем вы, ждем случая “высказываться до конца, доходить до цели, выражаться с полною точностью и определенностью, не ссылаясь на не зависящие от нашей воли обстоятельства и не давая вместо точного слова двусмысленного намека или общего места”; мы постараемся, при иных обстоятельствах, рассказать вам, что мы знаем то же самое, что и вы, но берем предмет, может быть, несколько поглубже, помногостороннее и обсуждаем его не a priori, как вы. А что с виду мы кажемся вам уж совсем и не книжными, и скорбными главами, так ведь с виду и кит представляется рыбою, особенно тем, кто начитался о нем старых книжек. Мы тоже счет знаем и можем разбирать, кто на чем стоит и чем поворачивает, и нам непонятно, как вы так нерасчетливо идете к подкопу нашей репутации. Ругательством и бездоказательной бранью ничего нельзя сделать в наше время, и вы могли совсем иначе повести дело до того положения, что вам бы расти, а нам бы малиться. Настала б пора милая, повели бы вы речи красные, по предмету ваших “любимых занятий”; один профессор прочел бы не одну лекцию, а один редактор наполнил бы ими не один столбец своей учено-литературной газеты, и около вас стояли бы люди с главами поникшими, с благоговением пред мудростью, получаемой вами из редакции “Times”'a. Что вам за дело до того, какой конец у пятого действия!.. Ведь до тех пор, пока усаживаются писать сочинения вроде “Истории цивилизации”, авторы таких книг сидят на разных креслах…

Вопрос о народном здоровье так тесно связан с интересами врачебного сословия, что говорить об одном, не касаясь другого, значит смотреть только на одну сторону дела; и в самом деле, почти все писанное до сих пор об этом предмете носит на себе характер самой крайней односторонности. Этим отчасти можно объяснить главную причину бесплодности многих статей, написанных в последнее время об устройстве сельской медицины; и в этом же должно искать объяснения того, что настойчивые попытки некоторых медицинских газет заявить необходимость реформ в управлении нашей медицинской части прошли в нашей печати почти никем не замеченными. Главный промах, как нам кажется, заключается в том, что одни писали только о страданиях больного народа, а другие твердили о тяжком положении врачей и недостаточном вознаграждении их труда. Резюмированием всего высказанного обеими сторонами, кажется, до сих пор никто не занимался, и в этом, конечно, нельзя никого упрекать, потому что до недавнего времени нечего было и резюмировать. Все, что сказано о беспомощном положении наших сельских жителей в болезнях, почти ограничивалось указанием более или менее резких примеров этой беспомощности при существующем устройстве медицинской части, жалобами врачей на склонность народа к “шарлатанскому лечению” и рекомендациею не очень практичных и не очень мудрых проектов об искоренении знахарей и лекарок, причем всегда предлагалось: издать правило об обязательном признании врачей народом. К сожалению, прочитав довольно длинный ряд статей, рассуждающих об этом предмете, мы вынуждены сознаться, что статьи эти свидетельствуют иногда о весьма благородном, а иногда и о весьма странном образе мыслей авторов и почти никогда не говорят о их знакомстве с делом, а тем менее о способности повернуть дело лицом к общественному вниманию.

Собственно о положении врачей и об их отношениях к начальствующим лицам у нас начали говорить очень недавно (около двух лет назад) и то в малораспространенном специальном издании, с которым едва ли кто-нибудь и знаком из людей, не принадлежащих к медицинскому сословию. Но несмотря на это, вопрос об интересах врачующего сословия обработан гораздо многостороннее и тщательнее, чем вопрос об интересах людей, требующих врачебной помощи. Этой обработкой русская литература обязана профессору университета св. Владимира А. П. Вальтеру, издающему еженедельную медицинскую газету “Современная медицина”. В два года, которые продолжается это издание, оно, как мы уже сказали, успело выяснить этот вопрос настолько, что теперь можно более или менее безошибочно определить положение нашего врачебного сословия и искать меры к улучшению этого положения одновременно с изысканием средств к уничтожению беспомощности наших поселян в врачебном отношении. Из ряда статей, напечатанных в течение двух лет в газете профессора Вальтера врачами и не врачами, явствует: 1) Что городские и уездные врачи, обязанные ех officio[187] облегчать недуги городского и сельского населения, никак не могут этого сделать, потому что им нет времени лечить народ, потому что они заняты самыми разнообразными служебными обязанностями и что вследствие беспрерывных хлопот по службе они отстают от науки и чем долее служат, тем менее становятся достойными звания врачей. 2) Что вознаграждение, получаемое этими медиками от казны (190 р<ублей> с<еребром> в год), не дает им никакой возможности жить честным образом, а вследствие того, как сказано в “Современной медицине”, их по преимуществу “питают взятки” с тех статей, где медик является не врачом, а чиновником, наблюдающим за ненарушением законов о народном здравии. Понятно, что при таких условиях городской и уездный врач в большинстве случаев перестает быть в мнении общества врачом и считается только чиновником. Его официальное положение и необходимость пользоваться этим положением ради приобретений удаляют от него народ и ставят его в неблагоприятном свете перед людьми с развитыми понятиями о чести и “обязанностях”. 3) Народ не любит врачей за преследование тех самоучек, которые лечат его болезни домашними средствами и теплым словом участия; и 4) в народе живет страшное отвращение к больницам и госпиталям, которое можете объяснить тем, что, по словам “Современной медицины” (1861 г. № 42), “смертность в наших госпиталях особенно велика, наука по большей части далеко от них, а честность и добросовестность еще дальше”. Наклонность к чудесному и вера в таинственные силы своих знахарей в соединении с аттестациею, высказанною русским госпиталям русским медицинским профессором, не только объясняют причины народной антипатии к лечебным заведениям, но они представляют надежное ручательство за то, как пойдет дело, если врачебные порядки у нас еще долго простоят в прежнем положении. Итак, городские и уездные врачи, обязанные лечить жителей своего округа, не могут их лечить за недостатком времени, отнимаемого у них службою; а народ не обращается к их помощи потому, что видит в них чиновников и мало верит в могущество их знания, вследствие недостатка сближения с врачами и затруднения в получении лекарств. Сблизить врачующих с требующими врачевания, когда они по милости разных хитрых и мудреных мер успели уже стать в неблагоприятные друг к другу отношения, довольно трудно, а взаимные интересы их требуют этого сближения самым настоятельным образом. Теперь дело являет нам такой вид: народ гибнет без врачебной помощи, молодые врачи сотнями сидят без дела и без заработка.