Мы всегда давали огромное значение практическому уму русских евреев и были уверены, что они лучше нас знают все сферы русской жизни, не исключая и той очарованной среды, которой современными писателями даровано исключительное право именовать себя “русским народом”, народом, одаренным свойствами, которых никак не поймешь, если не снизойти на одну ступень умственного и нравственного развития с этим народом. Русские евреи отлично знают и народ, и власти, и порядки, какие где нужно провести, и пружинки, какие где нужно подставить, и потому очень нелишне иногда прислушаться к некоторым их воззрениям. Замечено, что они стоят в стороне от русской жизни, а со стороны ведь многое виднее. Русский еврей, когда ему нужно что-нибудь сделать, обыкновенно не стесняется тем, возможно или невозможно, по существующим условиям, то, к чему он стремится, и не падает духом от первой неудачи, а ищет других мер, других средств, и из ста дел в девяносто девяти почти всегда успевает. Спросите его, как он добился своего, когда это, по нашему мнению, невозможно? Он пожмет плечами с улыбкой, выражающей и сожаление, и презрение к вашей несообразительности, и скажет: “невозможности нет!” Ответ замечательный и беспрестанно встречающийся в разговоре с евреями западного края. Мы невольно вспомнили еврейское мнение о несуществовании невозможного, увидав женщин, имеющих право лечить, тогда как ученые персоны еще до сих пор продолжают доказывать невозможность обучения русских женщин медицине. Кто же устранил эту невозможность для женщин, получивших право лечить других и право существовать, ни от кого не завися? Вам, читатель, будет очень трудно угадать, кто это обделал. Вы, следуя логическим соображениям, конечно, можете подумать, что это дело усилий гг. Антоновича, Писарева, Бибикова и других лиц, известных в литературе независимостью своих взглядов на положение женщины. Вы подумаете, что они своими сочинениями увлекли пылкие умы наших соотечественников, что те бросились по начальству, и… наши женщины и девушки уже не будут более страдать от стыда, рассказывая мужчине такие вещи, о которых женщине неловко говорить со сторонним мужчиной. Нет, читатель! Ни Антонович, ни Писарев, ни Бибиков, ни все другие российские писатели ничего подобного не пробудили в русском обществе, где вопрос о женской эмансипации развивается только в приятных разговорах и непременно между холостыми мужчинами и замужними женщинами, целый век собирающимися удалиться от своего супружеского очага “под сень струй” с Хлестаковым в современном роде.

Нечего ожидать никакой эмансипации, пока русское общество не станет обществом нравственно развитым, пока его не станут занимать вопросы посерьезнее и попрактичнее вопросов, поднимаемых людьми, не знающими действительной жизни ни с какой стороны, и, наконец, пока у него не вырастет поколения женщин, не способных целую жизнь только рисоваться своими мнимыми несчастиями да искать скандалов. Истинный прогресс в женском вопросе у нас начинается с Востока, из Азии, и начинается не сегодня уже; но мы этого не замечали. Устранение невозможности иметь в России женщин, способных лечить, принадлежит совсем другим либералам, мещерякам и башкирам, которые не знают ни одной статьи Бибикова и Писарева. Эти “дикие сыны степей” прежде нас согласились, что женскую стыдливость нельзя называть ложным стыдом, как величают ее медики и материалисты. По ходатайству башкир и мещеряков, оренбургский и самарский генерал-губернатор 20-го августа 1860 года снесся с советом здешнего воспитательного дома о предложении женщинам родовспомогательного отделения учиться распознаванию сифилиса и, обучась этому делу, приехать к башкирам и мещерякам, которые во время учения женщин вызвались давать им средства на содержание. Из учениц родовспомогательного отделения Олимпиада Ласкова и Дарья Афанасьева изъявили желание учиться распознаванию сифилиса и были определены в калинкинскую женскую больницу, где преимущественно пользуются женщины, страдающие любострастными болезнями. Начальство калинкинской больницы и ординатор, которому довелось руководить Ласкову и Афанасьеву, не ограничились объяснением им признаков распознавания, но дали им возможность познакомиться и с лечением болезни. Олимпиада Ласкова и Дарья Афанасьева получили свидетельства, предоставляющие им право рапознавать и лечить сифилис наружными средствами. Место их в калинкинской больнице, на счет тех же башкир и мещеряков, заняли Марья Журавская и Надежда Курганова, которых учили еще повнимательнее, так что после экзамена у помощника инспектора по медицинской части учреждений Императрицы Марии г. Персона эти две женщины получили аттестаты, предоставляющие им право лечить сифилис меркуриальными средствами и другие “легкие болезни под наблюдением врача”. 1-го января 1862 года, опять на счет тех же башкир и мещеряков, поступило в калинкинскую больницу восемь женщин (Романова, Савина, Ромзай, Самохвалова, Демидова, Борхман и еще две, имен которых мы не знаем); эти еще учатся и подают довольно хорошие надежды. Очень недавно одна из них, молодая девушка, делала, под наблюдением ординатора, вскрытие весьма болящего венерического нарыва и произвела эту операцию рукою, изобличающею твердость и опытность. Таким-то образом делаются прогрессивные и либеральные дела: башкиры и мещеряки захотели иметь женщин, способных лечить, и невозможность обучения медицине русской женщины исчезла. Башкиры и мещеряки, в качестве эмансипаторов, не вопили, не метались, не неистовствовали, а предложили нашим же здешним женщинам средства учиться, и число охотниц каждый год увеличивается. Башкиры дают из своих общественных средств каждой ученице, пока она находится при калинкинской больнице, по 28 рублей в месяц на содержание, не подвергают их никакой стеснительной опеке, дают им учиться свободно, отвозят на свой счет в войско и обеспечивают там жалованьем. Вот и все дело башкир и мещеряков, указывающих мятущемуся русскому обществу, как эмансипируют женщин те, кто в самом деле хочет помогать женской доле, не воспитывая в ней фрин, для которых первое побуждение животного чувства законнее всякого нравственного начала. Но мещерякам и башкирам принадлежит еще та заслуга, что они сумели устроить дело, которое, по мнению других, невозможно (для других, при том образе действий, оно действительно было бы невозможным), и башкирские женщины, конечно, должны крепко уважать свое общество, которое уже привезло им четырех ученых лекарок да еще приготовляет восемь. Но мы, с своей стороны, обязаны публично поблагодарить тех просвещенных и гуманных лиц, которые, уважая интересы человечества, вышли из узкой рамки форм и дали пансионеркам башкиров и мещеряков средства выучиться лечению. Лица эти: главное начальство калинкинской больницы и помощник инспектора по медицинской части учреждений Императрицы Марии, д-р Персон, экзаменовавший учениц в присутствии шести экспертов и выдававший им аттестаты с правом лечить сифилис и другие легкие болезни под наблюдением врача. Кто умеет хорошо понимать положение этих лиц, тот должен дать надлежащую цену их благородному делу и запомнить их честные имена, давшие нам право бросить господам, отрицающим возможность обучения женщин медицине, не фразы, а живой факт, уничтожающий их теорию. Если и этого им мало, то уж лучше перестать говорить, а поступать так, как поступают опередившие мещеряки и башкиры. Неприятно, конечно, такой просвещенной и самобытной нации, каковы мы, по толкованию некоторых наших писателей, идти по следам восточных варваров, ну, да что уж делать! Кому жаль своих женщин, тот за этим не остановится, а начальство калинкинской больницы и д-р Персон, без сомнения, останутся верными своим благородным началам, пойдут своею дорогою дальше и дальше и помогут нам доказать, что везде все возможно, где общество идет к своим целям без фраз и фарсов, твердо, честно и решительно. Желаем от всего сердца, чтобы общество наше не забыло благородных людей, выучивших женщин леченью, и не дало бы перегонять себя башкирам и мещерякам во всем так, как они обогнали нас в открытии женщинам средств к независимому положению.