— Я очень хочу узнать её получше. Я думаю, она… даже не знаю, как сказать. Она восхитительна.

— Это ей говорить надо, а не мне. — Джойа улыбнулась, чтобы смягчить упрёк.

Он не унимался:

— Но будет ли она рада это услышать?

— Думаю, она будет рада тебя видеть, но большего сказать не могу. Она сама за себя скажет.

Сефт был старше Джойи на два лета, но так и не смог вытянуть из неё ничего путного. «Сильный характер», — понял он.

— Я просто не знаю, чувствует ли Ниин то же, что и я, — беспомощно произнёс он.

— Спроси её — и узнаешь, — ответила Джойа, и Сефту послышались в её голосе нотки нетерпения. — В конце концов, что ты теряешь?

— Ещё один вопрос, — сказал он. — У неё есть кто-нибудь другой?

— Ну…

— Значит, есть.

— Он-то её точно любит. А вот любит ли она его, сказать не могу. — Джойа принюхалась. — Чувствуешь?

— Жареное мясо. — У него потекли слюнки.

— Иди на запах, и найдёшь Ниин.

— Спасибо за добрый совет.

— Удачи. — Она повернулась и пошла обратно.

Он зашагал дальше. «Сёстры совсем разные», — размышлял он. Джойа — проворная и властная, а Ниин — мудрая и добрая. Обе хороши собой, но любил он Ниин.

Запах мяса становился всё сильнее, и вскоре он вышел на площадь, где на вертелах жарилось несколько быков. Пир должен был состояться только завтра вечером, но, видимо, чтобы приготовить таких огромных животных, требовалось много времени. Скот помельче, овец и свиней, без сомнения, будут жарить завтра.

Человек двадцать мужчин, женщин и детей суетились вокруг, поддерживая огонь и поворачивая вертелы. Через мгновение Сефт заметил Ниин. Она сидела на земле, скрестив ноги, и, склонив голову, была поглощена какой-то работой.

Она была не такой, какой он её помнил, но ещё прекраснее. Её загорелое от летнего солнца лицо и выгоревшие пряди в тёмных волосах… Она хмурилась над работой, и эта её хмурость была донельзя очаровательна.

Она скоблила кремневым скребком внутреннюю сторону шкуры, без сомнения, снятой с одного из быков, что сейчас жарились на огне. Сефт вспомнил, что её мать выделывает кожи. Эта её сосредоточенность завораживала и трогала до слёз.

И всё же он собирался прервать её занятие.

Он пересёк площадь, и с каждым шагом напряжение нарастало. «Почему я волнуюсь? — спросил он себя. — Я должен радоваться. Я и так счастлив. Но до смерти напуган».

Он остановился прямо перед ней и улыбнулся. Прошло несколько мгновений, прежде чем она оторвала взгляд от шкуры. Затем она подняла голову, увидела его, и по её лицу разлилась такая дивная улыбка, что у него, казалось, замерло сердце.

Мгновение спустя она сказала:

— Это ты.

— Да, — счастливо ответил он. — Я.

Она отложила скребок и шкуру и встала.

— Закончу потом, — сказала она. Взяв Сефта под руку и отпихнув ногой свинью, она добавила: — Пойдём куда-нибудь, где потише.

Они пошли на запад, прочь от реки. Земля, как это обычно бывает у рек, поднималась вверх. Ему хотелось говорить с ней, но он не знал, с чего начать. Подумав, он произнёс:

— Я очень рад снова тебя видеть.

Она улыбнулась.

— Я тоже.

«Хорошее начало», — подумал он.

Они подошли к странному сооружению — концентрическим кругам из древесных стволов. Это было, очевидно, священное место. Они обошли его.

— Люди приходят сюда, чтобы побыть в тишине и подумать, — сказала Ниин. — Или поговорить, как мы. И старейшины здесь собираются.

— Я помню, ты говорила, что твоя мать — старейшина.

— Да. Она очень хорошо разбирается в спорах. Умеет успокоить людей и заставить их мыслить здраво.

— Моя мама была такой же. Ей иногда удавалось образумить отца.

— Ты говорил, что она умерла, когда тебе было десять лет от роду.

— Да. Она поздно зачала, и они умерли вместе с младенцем.

— Ты, должно быть, очень по ней скучаешь.

— Не представляешь, как сильно. До её смерти отец нами, тремя мальчишками, совсем не занимался. Может, боялся взять ребёнка на руки, или ещё что. Он никогда к нам не прикасался, даже не разговаривал. А когда мама умерла, ему вдруг пришлось о нас заботиться. Мне кажется, он ненавидел возиться с детьми и ненавидел нас за то, что ему приходилось это делать.

Ниин тихо сказала:

— Это ужасно.

— Он и сейчас к нам не прикасается. Только когда наказывает.

— Он вас бьёт?

— Да. И моих братьев тоже.

— А разве у твоей матери не было родни, которая могла бы вас защитить?

Сефт знал, что в этом и заключалась большая часть проблемы. Родители, братья и сёстры женщины должны были позаботиться о её детях, если она умирала. Но у его матери не было никого из живых родственников.

— Нет, — сказал он, — у моей мамы не было родни.

— Почему ты просто не уйдёшь от отца?

— Я уйду, однажды, даже думаю скоро. Но мне нужно придумать, как прокормиться в одиночку. Чтобы вырыть шахту, нужно много времени, и я умру с голоду прежде, чем добуду хоть один кремень на обмен.

— А почему бы тебе просто не собирать кремни в ручьях и полях?

— Это другой кремень по качеству. В тех камнях часто есть скрытые трещины, из-за которых они часто ломаются, либо при обработке, либо уже когда люди ими пользуются. Мы добываем флорстоун, он не ломается. Из него можно делать большие топоры, которые нужны людям, чтобы валить деревья.

— А как вы это делаете? Роете шахту?

Сефт сел, и Ниин села рядом. Он похлопал по траве рядом с собой.

— Земля здесь не очень глубокая. Когда мы копаем, то скоро натыкаемся на белую породу — мел. Мы долбим мел кирками из рогов благородного оленя.

— Звучит как тяжёлая работа.

— Всё, что связано с кремнем, — тяжёло. Мы мажем ладони глиной, чтобы не натереть мозолей. Потом мы пробиваемся сквозь мел, на это могут уйти недели, и иногда, в конце концов, доходим до пласта флорстоуна.

— Но иногда не доходите?

— Да.

— И получается, вы всё это делали зря.

— И приходится начинать всё сначала в другом месте и рыть новую шахту.

— Я никогда даже не задумывалась, как люди добывают кремень.

Сефт мог бы рассказать ей больше, но не хотел говорить о шахтах.

— А каким был твой отец? — спросил он. Она уже говорила ему, что её отец умер.

— Он был прекрасным — красивым, добрым и умным. Но неосторожным, и его затоптала взбесившаяся корова.

— Так коровы опасны? — Сефт не сказал Ниин, что боится их.

— Они могут быть опасны, особенно когда у них телята. Рядом с ними лучше быть осторожным. Но мой папа просто не был осторожным.

Сефт не знал, что сказать. Ниин добавила:

— У меня сердце разрывалось. Я плакала целую неделю.

Сефт попытался подобрать слова:

— Как печально.

Ниин кивнула, и он почувствовал, что сказал то, что нужно.

— Мне до сих пор грустно, — сказала она. — Даже спустя столько лет.

— А как насчёт остальной твоей семьи?

— Тебе стоит с ними познакомиться, — сказала Ниин. — Хочешь пойти со мной домой?

— С удовольствием.

Они покинули священное место и направились через селение. Сефт с готовностью принял приглашение, ведь это был знак, что он действительно нравится Ниин, но его беспокоило, какое впечатление он произведёт на её семью. Они были людьми из селения, культурными, вон, даже башмаки мыли! А он вёл грубую жизнь, почти не общаясь с людьми. Его семья никогда не задерживалась на одном месте. Они строили дом возле шахты, на которой работали, и бросали его, когда уходили. Теперь ему придётся говорить с матерью Ниин, явно уважаемой женщиной. А она, в свою очередь, будет оценивать его как возможного отца своих внуков. Что он ей скажет?

У дома семьи Ниин в углях костра стоял горшок, от которого исходил аромат говядины с травами. Женщина, помешивавшая варево, была вылитая Ниин, только старше, с морщинками у глаз и серебряными прядями в чёрных волосах. Она одарила Сефта приветливой улыбкой, точь-в-точь как у Ниин, только морщинок было больше.