К Монументу люди приходили на обряды, что проводились четырежды в год, но сбор такого множества народа из ближних и дальних краёв был ещё и возможностью для торга, и многие приносили с собой товары на обмен. Кто-то уже раскладывал свои пожитки. Все знали, что заходить в священный круг нельзя. Торговцы облюбовали место у входа и держались подальше от домов жриц.

По мере того как Сефт с семьёй подходили ближе, гул голосов нарастал, и в воздухе чувствовалось радостное оживление. Люди стекались со всех сторон. Одна группа, которая каждый год собиралась в селении на холме в четырёх днях пути к северо-востоку, шла по утоптанной тропе, слывшей древней дорогой. От деревни к деревне к ним примыкали новые путники, и в итоге к Монументу они подходили длинной колонной людей и скота.

Ког остановился рядом с супружеской парой, Эвом и Фи, которые плели верёвки из жимолости. Добытчики кремня опорожнили свои корзины, и Ког принялся складывать камни в кучу.

От работы его отвлёк другой добытчик, Вун, невысокий мужчина с жёлтыми глазами. Сефт встречал его уже не раз. Вун был человеком общительным, со всеми дружил и любил поболтать, особенно с собратьями по ремеслу. Он всегда знал, что где происходит. Сефт считал его любопытным.

Вун пожал Когу руку — левой к правой, по-простому. Формальное рукопожатие, правая к правой, выражало скорее уважение, чем дружбу. А самое тёплое, дружеское — это когда жмут одновременно правую руку левой, а левую — правой.

Ког, как всегда, был неразговорчив, но Вун, казалось, этого не замечал.

— Вижу, вы все вчетвером, — сказал он. — А шахту-то кто сторожит?

Ког подозрительно взглянул на него.

— Всякому, кто сунется, башку проломят.

— Вот и правильно, — сказал Вун, делая вид, что одобряет воинственность Кога. А сам тем временем внимательно разглядывал груду наполовину обработанных кремней, оценивая их качество. — Кстати, — добавил он, — здесь есть торговец, у него огромный ворох оленьих рогов. Чудо что такое.

Рога благородного оленя, твёрдые как камень и с острыми концами, были одним из важнейших орудий добытчиков. Их использовали как инструмент для добычи кремния.

— Надо бы взглянуть, — сказал Олф Кэму.

Все смотрели на Вуна, и на Сефта никто не обращал внимания. Воспользовавшись моментом, он тихо отделился от них и быстро растворился в толпе.

От Монумента к ближайшему селению, Излучью, вела прямая тропа. По обеим сторонам от неё пасся скот. Сефт не любил коров. Когда они смотрели на него, он не мог понять, что у них на уме.

Но в остальном он завидовал скотоводам. Сидят себе целыми днями да пасут стада. А ему приходится весь день долбить кремневую жилу, дробить твёрдый камень и поднимать его наверх, карабкаясь по шесту для лазания. Весь этот скот — коровы, овцы и свиньи, плодились почти без всякой помощи, а их владельцы знай себе богатели.

Добравшись до Излучья, он стал разглядывать дома, которые все выглядели одинаково. У каждого низкие стены из плетня, обмазанного глиной, и крыша из дёрна, уложенного поверх стропил. Дверной проём представлял сообой два столба с привязанной к ним притолокой. Летом все готовили на улице, но зимой в центральном очаге постоянно горел огонь. Под стропилами коптилось мясо. Сейчас плетёная калитка в половину высоты проёма впускала свежий воздух, но не давала забрести бродячим псам и всякой мелкой твари, что шныряет по ночам в поисках еды. Зимой же проём можно было наглухо закрыть более плотным плетнём, точно подогнанным по размеру.

По селению и окрестностям бродило множество свиней, которые рыли пятаками землю в поисках чего-нибудь съедобного.

Примерно половина домов пустовала. Они предназначались для гостей, которые приходили четырежды в год. Скотоводы заботились о своих гостях, ведь те, приезжая на торг, приносили с собой большое богатство.

Обряды проводились в день осеннего равноденствия, которое называли Осенним Равнопутьем, в середине зимы, в Весеннее Равнопутье и, как сейчас, в середине лета, которая наступала завтра. Одной из главных задач жриц был счёт дней в году, чтобы они могли объявить, например, что Осеннее Равнопутье наступит через шесть дней.

Сефт остановил женщину-скотовода и спросил, как найти дом Ниин. Её знали многие, ведь её мать была важной особой, старейшиной. Ему объяснили дорогу, и вскоре он нашёл нужный дом. Внутри было чисто, прибрано и пусто. «Здесь живут четверо, и все куда-то ушли!» — подумал он. Но, без сомнения, у них было много дел, связанных с Обрядом.

Теряя терпение, он отправился на поиски Ниин. Он бродил между домами, высматривая в толпе её улыбчивое круглое лицо и густые тёмные волосы. Он заметил, что многие гости уже заселились в свободные дома. Одиночки и семьи с детьми, некоторые с широко раскрытыми от любопытства глазами осматривали незнакомое место.

Он с тревогой думал, как Ниин его встретит. Прошло уже четверть года с той ночи, что они провели в разговорах. Тогда она была с ним так тепла, но могла и остыть. Она была настолько привлекательна и мила, что вокруг неё наверняка вилось множество других мужчин. «Во мне нет ничего особенного», — думал он. К тому же он был на пару лет моложе Ниин. Кажется, её это не смущало, но ему она казалась ужасно утончённой.

Он вышел к реке, где всегда кипела жизнь: выше по течению набирали чистую воду, а ниже — стирали одежду и мылись. Ниин он не увидел, но с облегчением наткнулся на её сестру, с которой познакомился на прошлом Весеннем Равнопутье. Это была уверенная в себе девочка с копной кудрявых волос и волевым подбородком. Он прикинул, что ей на вид лет тринадцать. Завтра исполнится четырнадцать. Люди Великой Равнины считали возраст по серединам лета, так что в День Середины Лета все становились на год старше.

Как же её звали? И тут он вспомнил. Джойа.

Она с двумя подружками, похоже, мыла в реке башмаки. Башмаки у них были как у всех, плоские куски шкуры, вырезанные по ноге и пробитые по краям для шнурков. Шнурки делали из коровьих жил и туго затягивали, чтобы башмак плотно сидел на ноге.

Он подошёл к ней и сказал:

— Помнишь меня? Я Сефт.

— Конечно, помню. — Она приветствовала его формально: — Да улыбнётся вам Бог Солнца.

— И тебе того же. Зачем вы моете башмаки?

Она усмехнулась.

— Чтобы ноги не воняли.

Сефту такое и в голову не приходило. Он никогда не мыл свои башмаки. А что, если Ниин почует запах от его ног? Ему уже стало неловко. Он твёрдо решил вымыть башмаки при первой же возможности.

Две подружки Джойи шептались и хихикали, как это порой необъяснимо случается с девочками. Джойа посмотрела на них, раздражённо вздохнула и громко сказала:

— Полагаю, ты ищешь мою сестру, Ниин.

— Конечно.

На лицах у подружек было написано: «Так вот в чём дело».

Сефт продолжил:

— У вас дома никого нет. Ты не знаешь, где Ниин?

— Она помогает готовить пир. Показать тебе дорогу?

«Как мило с её стороны, — подумал он, — бросить подруг и помочь мне».

— Да, пожалуйста.

Неся в руках мокрые башмаки, она весело попрощалась с подругами.

— Пир готовят Чак и Мелли со всей своей роднёй — сыновьями, дочерьми, двоюродными братьями и сёстрами, и кто их там ещё разберёт, — защебетала она. — Семья у них большая, и это хорошо, потому что пир тоже большой. Они всё делают на площади в центре селения.

Когда они пошли рядом, Сефту пришло в голову, что Джойа, может быть, знает, что Ниин думает о нём.

— Могу я тебя кое о чём спросить? — сказал он.

— Конечно.

Он остановился, и она тоже. Понизив голос, он спросил:

— Скажи честно, как ты думаешь, я нравлюсь Ниин?

У Джойи были красивые ореховые глаза, и сейчас она посмотрела на него с обезоруживающей прямотой.

— Думаю, да, хотя не могу сказать, насколько сильно.

Ответ его не удовлетворил.

— Ну, а она… говорит обо мне? Хоть когда-нибудь?

Джойа задумчиво кивнула.

— О, кажется, она упоминала тебя, и не раз.

«Она осторожничает, чтобы не сболтнуть лишнего», — с досадой подумал Сефт. И всё же он не отступал.