— Неважно, — быстро проговорила я, убрала волосы под тунику, опустилась на колени и напоследок набрала в легкие побольше воздуха. — Пора выяснить, любит ли меня Бабушка Люмнос.

***

«Жарко» не передавало и сотой доли того, что чувствовалось внутри оружейного склада. «Жарко» — слово чересчур мягкое и совершенно неподходящее.

Горшок с кипящим, дымящимся маслом.

Раскаленное докрасна железо, расплавленное над кузнечным горном. Пылающая поверхность проклятого богами солнца.

Стены и полы склада были каменными — пожалуй, единственная причина, по которой ни одна часть здания еще не рухнула, — а вот деревянные стропила превратились в гигантское клубящееся облако огня. Жар от него давил с почти физической силой, воздух загустел настолько, что каждый шаг я делала словно сквозь жидкое тепло.

Пол впереди усеивали лишь пылающие бруски, но высоко над ним остатки балок трещали, как камин зимой. Звук, прежде приносивший мне столько ностальгического умиротворения, теперь предупреждал о том, что в любую секунду потолок может рухнуть мне на голову.

Я ползла как могла быстро, зажав рот воротом туники, чтобы фильтровать почерневший воздух.

— Эй! — крикнула я, уже хрипя от дыма. — Кто-нибудь меня слышит? Отзовитесь, если слышите мой голос!

Тишина.

Трудно было даже удержать глаза открытыми, а увидеть что-то на расстоянии вытянутой руки — еще труднее.

— Здесь есть кто-нибудь? Я могу вам помочь! — кричала я.

Тишина.

На четвереньках я ползла по маршруту, описанному женщиной, ощупывая стены главного коридора. У входа в большое складское помещение золотая табличка с гравировкой «Клинки» упала на пол. Крыша частично обвалилась, и ночной воздух немного разогнал слепящий смог. Стеллажи вдоль стен оказались до странного голыми; на полу лежали несколько пустых перевернутых ящиков и валялись разбросанные ножи. Бледные драгоценные камни на рукоятях мерцали в танцующих отсветах пламени.

Мой взгляд зацепился за пару сапог, торчащих из-за ящика. К телу, скрючившемуся на боку, я бросилась с бешено бьющимся сердцем, безостановочно повторяя беззвучные молитвы.

Схватив за плечи, я перевернула тело на спину и… отпрянула с испуганным криком. Выпученные голубые глаза ничего не выражали, рот открылся в безмолвной мольбе о пощаде. Кровь залила грудь, рана в горле зияла почти до самой кости.

Этот Потомок не сгорел, не задохнулся от дыма. Он был убит.

Вспомнились Хранители, которых я встретила на дороге, и две телеги, которые они тянули. Я снова посмотрела на пустые стеллажи и перевернутые ящики, складывая одно с другим.

«А ты думала, что случится? Думала, Хранители постучат и вежливо попросят?»

Я обползла помещение, разыскивая живых, но нашла только тела еще двух стражей: одного обезглавили, другого разорвало на части взрывом.

Как минимум четыре стража погибли. Четыре жизни оборвались самым жестоким образом.

Убивать казалось так легко, когда я столкнулась с Потомком в проулке. Увидев, как он лишает жизни смертную женщину, я была готова уничтожить его в мгновение ока. Мой гнев пылал так ярко, что необходимость покончить с Потомком почти не вызывала сомнений.

Тот же гнев почувствовал Генри, увидев смертного мальчишку, затоптанного всадником-Потомком, — потребность в мести, в справедливости, полыхавшую так, что выжигала все остальное.

Я считала, что со мной случилось то же, что с Генри, — встреча в проулке подготовила меня к тому, чтобы стать Хранителем, чтобы вступить в войну, чтобы сделать все необходимое для защиты моей расы.

Чтобы убивать, если понадобится.

Но Потомок, с которым я столкнулась в проулке, заслужил свою участь, убив двух невинных. Насколько мне было известно, те стражи не совершили никаких преступлений — они всего лишь были Потомками, оказавшимися не в том месте не в то время.

«Война — это смерть, страдания и жертвы. Война — это решения, которые будут преследовать тебя до конца твоих дней».

Если таких убийств требует война, я к ним оказалась не готова.

И никогда не буду готова.

Не выдержав дыма и жара, я рухнула на пол рядом с погибшими стражами. На миг показалось, что крыша впрямь обвалилась и огромный вес испытанного за последние месяцы рухнул мне на голову.

Даже переживи я еще один рассвет, моя карьера целительницы закончилась — к ней не осталось возврата теперь, когда я собственными глазами увидела кровавые последствия нарушенной мною клятвы. Моя мать, вероятно, умерла, моя жизнь отныне привязана к службе злобному королю и его жалкому наследнику. Генри, вероятно, ненавидит меня, а даже если нет, не заставят ли его Хранители выбирать между ними и мной? И падет ли выбор на меня, если Генри предан делу Хранителей так, что навсегда набил его символ себе на кожу?

Да и хочу ли я взять верх в подобном поединке?

Кашель от дыма обернулся прерывистыми всхлипами, терзающими горло, кислорода в воздухе оставалось до опасного мало. В голове у меня повис такой же туман, как в воздухе, каждую мысль приходилось вытягивать, как из ямы с липким, пузырящимся дегтем. Я пыталась встать, но всякий раз, когда собирала остатки сил, взгляд падал на безжизненные глаза лежащего рядом трупа, и я вспоминала, сколько крови у меня на руках.

Может, лучше было бы просто… остаться здесь. Свернуться калачиком и ждать неизбежного.

Генри справится и заживет себе дальше. Море и другим целителям станет безопаснее. Отец с Теллером будут горевать, но, наверное, тоже выиграют. Мои решения уже подвергли их слишком большому риску.

Конец мой будет мучительным. Но возможно, именно такой я и заслужила.

«Это я натворила. Это я виновата».

Боевой дух покинул мое тело, и я без сил повалилась на пол. По щеке потекла слеза, когда я закрыла глаза и покорилась тьме.

«Борись!»

Мои глаза распахнулись.

«Как давно я здесь лежу? Я умерла?»

Обнаженные участки кожи опухли и болели, практически поджариваясь на раскаленном каменном полу.

«Борись!»

— Нет.

Энергия неслась по венам, наполняя их ледяным ветром, который успокоил раздраженную кожу и заставил отпрянуть от обжигающей плитки подо мной.

— Огонь Неугасимый! — выругалась я, сев прямо. — Даже умереть спокойно нельзя!

Голос метался внутри, словно хищник по клетке, клацал зубами и побуждал к действию. Он хотел, чтобы я сдвинулась с места, ушла из здания, спасла себя, боролась за себя, — всего того, от чего мои ум и сердце добровольно отказались.

Я сделала глубокий вдох и с удивлением поняла, что легкие чистые и неповрежденные. В помещении до сих пор клубился черный ядовитый дым — я уже наверняка должна была потерять сознание.

«Борись! Борись! Борись!»

— Ладно, — проворчала я, поднимаясь на ноги. — Отстань от меня. Я встала.

Когда я выпрямилась в полный рост, воздух показался расплавленным, куда горячее, чем на земле, но по какой-то необъяснимой причине это больше меня не беспокоило.

Ледяное покалывание растеклось от груди к голове и вниз, к рукам и ногам, сделав меня бесчувственной к огненному аду вокруг.

«Я сошла с ума, — подумала я. — Всего два месяца без огнекорня, и я свихнулась окончательно и бесповоротно».

Я выбралась из помещения и в нерешительности стояла в коридоре, пока мой затуманенный дымом мозг пытался сориентироваться в тлеющей тьме.

Выход был справа от меня.

Но люди, которых я пришла спасать, были слева, если, конечно, они еще не погибли и до сих пор ждали спасения.

Меня словно сами боги услышали — пылающий обломок деревянных стропил упал справа от меня, едва не врезавшись мне в голову. Еще один обломок, крупнее первого, упал рядом — я резко повернула налево и выругалась.

Быстрый взгляд вверх подтвердил, что еще немного, и обвалится остаток крыши. Если искать уцелевших, то прямо сейчас или никогда.