Я сделала шаг назад и, казалось, в первый раз за несколько минут глубоко вдохнула.

— Прощайте, принц, — шепнула я.

Лютер улыбнулся печальнейшей улыбкой на свете:

— Прощайте, мисс Беллатор.

Я развернулась и пошла прочь.

Лютер почти исчез из вида, когда его голос раздался снова.

— Ты ведь это тоже видела, да?

Я замерла, но не оглянулась.

— Вчера вечером, — продолжал Лютер. — Перед тем, как обрушилась крыша. Видение. Поле боя.

Я не могла пошевелиться — тело парализовало, мысли замерли от шока.

— Вдруг наша история еще не закончилась, Дием Беллатор? Вдруг это только начало?

Как и в видении, сладкая боль обожгла левую сторону груди. Я бездумно подняла ладонь и прижала к больному месту.

Немного поколебавшись, я оглянулась. Ладонь Лютера плашмя лежала под левым плечом, в глазах застыла мольба.

Я не могла дать Лютеру ответ, который ему наверняка хотелось услышать. Наши миры были слишком далеки, наши цели слишком тесно связаны со взаимным уничтожением. Если нам суждено встретиться на поле боя, то наверняка как врагам, а не как союзникам. Но один шаг навстречу я все-таки сделать могла. Потому что изначально не должна была вводить это оружие в игру.

— Во внешней стене вокруг дворцового сада брешь, — проговорила я. — Скрыта плющом в юго-восточном углу. Заделайте ее поскорее, лучше всего сегодня, если получится.

Лютер кивнул, в его взгляде снова появилась ярость.

Наконец я развернулась и побежала по длинной гравиевой дорожке в Смертный город. По тишине за спиной я понимала, что Лютер меня не преследует, но не могла избавиться от чувства, что его пронзительный взгляд безостановочно буравит мне затылок.

Мора восприняла новости лучше, чем я предполагала. Я ждала злости или, возможно, слез. Я думала, она начнет меня воспитывать, или кричать, или скажет, как стыдилась бы моя мать. Я думала — вспоминать об этом неловко, — что она может даже упасть на колени и умолять меня остаться.

Вместо этого Море будто полегчало.

Полегчало не оттого, что она хотела от меня избавиться — мой уход так скоро после исчезновения мамы затруднит работу Центра, стажерам придется быстрее становиться полноценными целителями, — а оттого, что я послушала зов сердца, даже если он вел меня в туманную неизвестность.

Мора принесла чайник горячего чая, и мы несколько часов просидели в служебном помещении — делились байками о том, как я росла в Центре; дразнили друг друга из-за давних визитов к пациентам, которые пошли наперекосяк; плакали, вспоминая маму.

Мора не спросила, что я намерена делать дальше. Наверное, чувствовала, что я сама пока не знаю ответ.

В теплых карамельных глазах блестели вопросы, но она не спросила ни про мои опухшие от недавних поцелуев губы, ни про запекшуюся кровь у меня на руках, ни про то, что на мне туника явно с мужского плеча.

Когда чай остыл, а день стал понемногу клониться к вечеру, я умылась, и мы попрощались. Мы обнялись так крепко, что я едва дышала, и пообещали друг другу не пропадать из вида.

Я вышла из Центра целителей, наверное, в последний раз в жизни, но частичка моего сердца навсегда осталась в этих четырех каменных стенах.

***

С Генри получилось совершенно иначе.

Я битый час стояла на шатком деревянном крыльце его дома, смотрела на дверь и набиралась смелости постучать.

Я придумывала, что можно сказать; вопросы, которые можно задать; ответы, которые можно предложить, и поднимала кулак к двери. Но едва костяшки задевали облупленную белую краску, как все мысли вымывало из головы, будто отливом.

Попытки с двадцатой я решила, что наконец составила нужные слова в нужном порядке. Резко выдохнув, я расправила плечи. Подняла кулак до уровня глаз и…

— Дием?

Я развернулась на пятках. Генри стоял в нескольких футах у меня за спиной с мешками, туго набитыми свертками, аккуратно обернутыми желтоватой бумагой и перевязанными веревкой.

Наши взгляды встретились.

Пусто. В мыслях у меня стало совсем пусто.

Генри тяжело поднялся по ступенькам и сбросил мешки. Насупившись, прижался плечом к стене и сунул руки в карманы. На каменном лице не читалось ни единой эмоции.

Его взгляд скользнул по моему телу, задержавшись на брюках, в которые меня переодела кузина Лютера.

— Ты теперь носишь форму Королевской Гвардии?

— Моя одежда сгорела.

Генри нахмурился, сквозь брешь в его мрачном настроении просочилась тревога.

— Ты пострадала?

— Нет, то есть, кажется, нет.

— Ты сомневаешься?

— Я была без сознания.

— Сейчас что-то беспокоит?

— Нет, все нормально.

Лицо Генри посуровело.

— Значит, ты не пострадала, но переночевала во дворце и принарядилась у Королевской Гвардии?

Я вздрогнула и потупилась. Пальцы нервно теребили рукав туники — туники Лютера. Сделав глубокий вдох, я почувствовала его древесный аромат.

— Не надо было убегать, — категорично заявил Генри. — Ты только все испортила.

— Похоже, у меня такая склонность, — буркнула я.

— Ты солгала Вэнсу в лицо. Мне в лицо. Сделала вид, что ты с нами, и удрала, едва я тебя отпустил. Знаешь, на что это похоже?

Я стиснула зубы:

— Пленницей вашей я не была. Ты вообще не имел права меня останавливать.

— Я пытался помешать тебе сделать то, о чем ты наверняка пожалела бы.

— Жалею я лишь о том, что согласилась вступить в ваши ряды.

Голова Генри дернулась назад.

— Одна ночь во дворце, и ты вдруг на их стороне?

— Нет, конечно. Но Хранители перегнули палку. — Я покачала головой. — Генри, прошлой ночью погибли люди. Они умерли страшной, мучительной смертью.

— Смертные каждый день умирают страшной, мучительной смертью по вине Потомков.

— И это тоже неправильно. Страшной смерти не заслуживает никто, ни смертные, ни Потомки.

— Эврим Бенетт заслуживает. Король заслуживает. Они плохие люди и заслуживают того, чтобы заплатить за свои деяния. Чем скорее они исчезнут из этого мира, тем безопаснее будет каждому смертному.

— Но прошлой ночью погибли не они. Убитые стражи просто выполняли свою работу…

— Палач, который казнит детей по законам о размножении, просто выполняет свою работу. Солдаты, которые уничтожали смертных во время Кровавой войны, просто выполняли свою работу. Армейские наемники, которые выслеживают и убивают Хранителей, просто выполняют свою работу. И ни один из них не остановится, пока мы не заставим их ответить за последствия.

— Если Хранители рвутся к власти, причиняя боль невинным, то они не лучше Потомков.

— Не лучше Потомков?! — Генри с презрением отпрянул. — Как ты можешь говорить такое? Потомки — чудовища, Дием. Хранители стараются защитить наших людей и вернуть то, что они у нас украли.

— Знаю, ты им доверяешь, но… — Я поморщилась и потерла виски, чтобы унять пульсирующую боль, которая в них появилась. — Генри, я думаю, они отравили маленькую дочь Бенетта, чтобы организовать вызов целителя.

Генри отвернулся, по его лицу пробежала тень. Такое выражение я у него уже видела, и оно вводило меня в полный ступор.

— Скажи, что не знал об этом.

Генри вытащил руки из карманов и выпрямил спину, но его взгляд оставался отрешенным, губы — плотно сжатыми.

— Генри.

Молчание.

— Огонь, мать его, неугасимый, Генри, скажи, что не отправил меня в тот дом, зная, что малышку отравили только ради моего…

— Она не пострадала! — рявкнул он — Это была всего лишь смертотень.

Я таращилась на него, не в силах дышать.

— Ты знал?!

— Девчонка проболела лишь сутки. Мы знали, что ты придешь и вылечишь ее и она ничем не рискует.

— Смертотень приводит к летальному исходу, если ее съесть. Попади те цветочки ей в рот или в еду…

Глаза Генри вспыхнули от гнева, щеки покрылись злым румянцем.