Я мысленно билась и извивалась в тисках ее разума, но безуспешно. Ее темная воля полностью меня подчинила.

Острый ноготь скользнул по моему подбородку, провел по шее и ключице.

«Соблазнительно, как соблазнительно», — промурлыкала она.

От ее прикосновений моя спина невольно изогнулась. Старуха подчинила себе даже мое дыхание, каждый вдох требовал ее безмолвного согласия.

Она снова взглянула на узкую полоску малинового неба, тяжело вздохнула и, прежде чем встретить мой взгляд, закатила глаза.

«Когда мы встретимся снова, вспомни этот момент, дитя. Вспомни, что я могла заставить тебя встать на колени. Что я могла заставить тебя умолять».

Старуха щелкнула костлявым запястьем, и ледяные пальцы ее воли разжали хватку на моих венах и отцепились от костей. Я снова могла управлять своим дрожащим телом.

Отскочив от нее, я схватилась за горло.

— Кто вы? Как вы… это делаете?

— Слушай меня, Дочь Забытого, слушай внимательно. — Старуха подалась ко мне и ткнула в плечо. — Прекрати убегать от себя. Прекрати прятаться.

— Я ни от чего не пря…

— И прекрати принимать клятый порошок огнекорня.

Я снова застыла. Старуха не могла это знать. В принципе не могла. Она…

Я покачала головой, прогоняя эти мысли. Какой от них прок? До боли ясно, что моя мать скрывала больше, чем я предполагала. Мне нужно было выбраться отсюда, отыскать ее и покончить с секретами раз и навсегда.

Я попятилась от старухи, развернулась и побежала прочь, а ее насмешливый мелодичный голос летел вместе со мной по проулку.

«Когда Забытых кровь на очаги падет, порвутся цепи, — напевала старуха в моей голове. — Око за око требует старый долг, чтоб не остаться в ярме навеки».

Не решаясь оглянуться, я улепетывала от этой пугающей карги.

— Счастливого Дня сплочения, Дием Беллатор! — крикнула она. — Надеюсь, он не станет для тебя последним.

***

Прошло несколько часов, а мама домой так и не вернулась.

Ни отцу, ни брату о случившемся в тот день я не рассказала. Я думала только о маме, вопросов к ней с каждой секундой становилось все больше. Я сидела на крыльце нашего дома, ждала, когда она покажется на лесной тропке; ждала, чтобы наброситься на нее и утолить свое обострившееся любопытство.

Но мама не вернулась.

Мы тихо поужинали у камина — натужно улыбаясь, спорили о том, какой невинный пустяк мог ее задержать, но на каждый скрип резко поворачивали головы к двери.

После наступления темноты мы бродили по лесу за нашим домом и громко звали маму по имени. Теллер несколько раз прошелся по тропке, ведущей в Центр целителей, а отец обыскал более дикие участки леса. Я же осматривала береговую полосу, где мы с мамой часто собирали растения для медицинских снадобий.

Взгляд зацепился за свет далекого фонаря на лодке. Свет становился все ярче по мере того, как лодка приближалась, явно возвращаясь к берегам Люмноса. Странно, ведь на День сплочения запрещалось выходить в Святое море. Но поскольку солдаты Королевской Гвардии в данный момент нажирались во дворце, мерзкие личности всех мастей пользовались послаблением в соблюдении законов.

Мысли об этом терзали мне душу, когда я вернулась в пустой дом. Чуть позже ко мне присоединились папа и Теллер — оба помрачнели, когда их встретила лишь я одна.

Мама домой так и не вернулась.

На следующий день мы обошли всех соседей и друзей, надеясь, что кто-то из них приютил маму на ночь. Навестили пациентов, которых она лечила, — ни один из них не заметил ничего необычного. Перерыли мамины вещи в тщетной надежде на то, что она куда-то уехала. Прочесали улицы Смертного города.

Мы искали любую зацепку, чтобы найти ее. Живой или мертвой.

Так прошло несколько дней. Потом несколько недель. Потом несколько месяцев.

А мама… домой она так и не вернулась.

Шесть месяцев спустя

— Дием!

Это был не оклик, а, скорее, команда, жесткое требование, исключавшее любую реакцию, кроме беспрекословного подчинения.

У меня напряглись плечи. Этот не был голос знакомого мне спокойного человека с добрыми глазами, мозолистые руки которого крепко обнимали меня после трудного дня. Человека, хоть и не родного мне по крови, но ставшего мне лучшим отцом на свете.

Это был голос мужчины, которым он был прежде.

Голос солдата, который пробился на самый верх армии Эмариона и заслужил наивысшее для смертного звание благодаря исключительным лидерским качествам и героизму на поле боя. Голос воина, имя которого могло войти в легенду, не оставь он службу ради тихой жизни с нищей молодой женщиной и ее дикой малюткой-дочерью.

Это был голос командира, и он никогда не сулил ничего хорошего.

Теллер оторвал взгляд от книги и улыбнулся мне в бесячей манере младшего брата:

— И что же ты натворила на этот раз?

Я закатила глаза и зашнуровала высокие сапоги до конца:

— Что бы то ни было, уверена, отчасти в этом виноват ты.

Теллер улыбнулся еще шире. Он понимал, что я мелю чепуху. Братишка был самым послушным солдатом нашего отца. Если командир когда-нибудь его и отчитывал, то лишь потому, что Теллер из жалости брал на себя мою вину, чтобы избавить меня от очередной нравоучительной лекции.

— Ди-ем! — снова прогудел отец, угрожающе растягивая два слога моего имени. — Иди сюда немедленно!

— Тебе конец! — подначил Теллер.

— Постарайся не так сильно этому радоваться. — Я заплела длинные, до пояса, белокурые волосы в неряшливую косу и взяла оружейный ремень. Кожаные ножны стукнули меня по бедрам, и я щелкнула медной пряжкой. — Пойду, мне еще встреча с Морой предстоит.

Я понеслась по короткому коридору в согретую камином, обшитую деревом комнату, которая в нашем маленьком доме служила залом. Огибая опасно высокие стопки книг, стоящие практически в каждом углу, я перебирала события последних нескольких дней, но все равно никак не могла угадать, чем вызвана конкретно эта выволочка.

Если честно, поводы имелись.

Проскользив по полу пару шагов, я остановилась перед отцом и невинно улыбнулась, постаравшись, чтобы вышло максимально естественно.

— Дием здесь, командир!

Я ударила себя кулаком в грудь, изображая воинское приветствие.

Услышав это обращение, отец прищурился. Заранее определять, подогреют ли воспоминания его гнев или успокоят, всегда казалось делом неблагодарным. Сегодня мои шансы выглядели неубедительно.

— Ты принимаешь порошок огнекорня?

Я подавила желание съежиться.

— Да, — протянула я медленно и опасливо.

— Каждый день?

Я переступила с ноги на ногу. Разговор принимал скверный оборот.

— Ну… может, пару дней пропустила.

— Сколько дней ты его не принимаешь?

— Ну, дел было невпроворот. Домашних забот хватало, в Центре вечно бардак, а еще…

— Сколько дней, Дием. — Фраза прозвучала не как вопрос, а как приказ.

Я вздохнула и пожала плечами:

— Точно не знаю.

Отец сложил руки на груди и сильно нахмурился. Его лицо давно избороздили морщины, однако он все еще был сильным воином — загорелая кожа, огрубевшая за годы пребывания под эмарионским солнцем; крепкие, мускулистые плечи.

— А вот я знаю очень точно. Дием, ты догадываешься, откуда я так точно знаю?

Я сдержала язвительный ответ и, качая головой, сумела выдержать его взгляд.

— Оттого, что я нашел это. — Отец поднял маленький пузырек-полумесяц с порошком цвета крови. — Нашел я это в ящике для рыбалки. В том, который не открывали с тех пор, как я выходил в море десять дней назад.

На миг наш спор разыгрался в театре моего воображения. Я пожалуюсь, что от порошка мне тошно, что он путает мне мысли и притупляет эмоции. Отец возразит, что это необходимые побочные эффекты, а галлюцинации, с которыми борется огнекорень, — симптом болезни, унаследованной от родного отца, той самой, которая сделала мне в десятилетнем возрасте волосы белыми, а глаза серыми, — куда страшнее спутанных мыслей. Я обмолвлюсь, что не пью порошок уже несколько недель, а видения не вернулись. Отец заявит, что я веду себя необдуманно и опрометчиво и моя мать была бы разочарована.