Коротышка шагнул ко мне, и лезвие оказалось на таком расстоянии от меня, что я разглядела кровь, запекшуюся на острие.

— Давай, крошка, протяни ручку. — Он усмехнулся. — Сильно я тебя не порежу.

Пальцы дрожали от желания вытащить кинжалы. Я помнила уроки отца, но убивать не хотела: просто расписала бы подонкам ладони и щеки кровавыми росчерками, вспорола пах и легко сбежала бы. Но если так сделать, они неминуемо окажутся в Центре целителей. В моем Центре целителей.

От одной мысли, что по моей вине этих скотов «повесят» на младших целителей, мне стало дурно. В бытность стажером слишком много Дней сплочения я провела, уворачиваясь от шальных кулаков и мерзких потных ладоней.

Мысли впали в ледяное оцепенение. Вонзить кинжал чуть глубже или просто полоснуть по шее? Сделать так, чтобы эти пьянчуги никогда не выбрались из этого темного проулка? Не исключено, что так было бы лучше.

Но лишать жизни мне еще не приходилось. Как целительница я дала клятву помогать, а не вредить. И я не желала быть жестокой, как Потомки, которые играют в богов, решая, кому жить, кому умирать.

Однако если на кону моя собственная жизнь?

«Нужно остаться в живых. — В ушах эхом зазвучали слова отца. — Как угодно. Ради чего угодно. Сперва нужно остаться в живых, потом думать о последствиях».

Все случилось очень быстро. Невысокий пьянчуга рванулся ко мне, в лицо ударил прохладный воздух, острие тронуло мою тунику, — и мое тело начало танец войны, который могло станцевать и во сне.

Легче легкого было уклониться от размашистых, замедленных вином ударов и один за другим нанести свои. Коленом в пах. Ладонью в горло. Швырнуть горсть песка в глаза. Каждое прицельное атакующее движение обезвреживало пьянчуг ровно настолько, насколько мне было нужно.

Высокий подонок заверещал и рухнул на колени. По щекам у него потекли слезы: он пытался проморгаться от колючих, жестких песчинок.

Рядом с ним навзничь лежал его приятель, держась за горло и ловя воздух ртом.

— Я тебя прикончу!

— Сам же хотел, чтобы я рыпалась.

Я перешагнула корчившихся пьянчуг и подобрала брошенные нож и тесак. Убивать я не решалась, зато могла помешать подонкам сорваться на следующей попавшейся им девушке.

Я пнула им в глаза пыль, вызвав новую порцию воплей.

— Вспомните этот урок в следующий раз, когда решите напасть на незнакомку.

— Ты за это поплатишься, сука!

— Вот поймаем тебя…

— Счастливого Дня сплочения! — пропела я и шмыгнула из проулка обратно на широкую улицу.

Вслед мне полетел длинный поток невнятных ругательств.

Из-за шума потасовки возле выхода из проулка столпились люди. Они вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть, кто я и что натворила. Ко мне двинулись четверо вооруженных мужчин.

— Эй, девушка! — окликнул один. — Что происходит?

Чудесно. Меньше вопросов двух разъяренных мужчин с оружием мне нужны были только вопросы шести разъяренных мужчин с оружием.

Неподалеку я заметила проход, ведущий в до боли знакомую сеть закоулков. Я осторожно двинулась к нему, на ходу натягивая капюшон.

— Эй ты! — снова позвал вооруженный мужчина и ускорил шаг. — Стой, где стоишь!

— Та сучка напала на меня и украла оружие!

Я поморщилась: «Вот дерьмо!»

Высокий выпивоха выбрался из проулка, вытянув руки в мою сторону и растопырив пальцы. Глаза у него полыхали от ярости.

— Остановите ее!

Я бросилась в проход, адреналин бурлил у меня в крови, обжигая вены.

Проходы эти я знала наизусть. Я попала в район, считавшийся в Смертном городе не самым бедным, а самым злачным — здесь можно было предаться любому греху. Назывался он Райский Ряд — очень метко или иронично, в зависимости от целей и намерений.

Как целительницу, меня всегда привлекали пациенты, больше всех подверженные опасности, — проститутка, до крови избитая клиентом; отчаянный наркоман, перебравший сдобренной магией дури; голодающий карманник, потерявший руку после попытки кражи не у того человека не в том месте. Готовность принять вызов к пострадавшему в любое место, даже самое опасное и неприятное, сделала меня частой гостьей Райского Ряда.

Крики у меня за спиной приближались. Тесак и нож, которые я отняла у пьянчуг, мешали, из-за них я двигалась слишком медленно. Покружив по переулкам — налево, потом направо, потом снова налево, — я заметила женщину, стоявшую у раскрытой двери: юбка задрана, блузка расстегнута.

— Оружие даром! — прохрипела я, бросаясь к ней. — Хочешь?

Глаза женщины скользнули по мне с подозрением.

— У нас тут ничего дармового нет.

Голоса вооруженных мужчин зазвучали громче.

— Ладно. — Я дернула подбородком, показывая себе через плечо. — В качестве оплаты ты не скажешь им, что видела меня.

Быстро пожав плечами, женщина забрала у меня тесак и нож и бросила их в деревянный ящик за дверью.

— Их тоже не показывай, — предупредила я. — Мужчины, понимаешь ли, не любят, когда их обезоруживает женщина.

Многозначительно улыбнувшись, она кивнула на проулок слева:

— Давай туда.

Я благодарно улыбнулась и побежала в указанном направлении. За спиной у меня раздался ее крик:

— Сучка и у меня нож стянула! Вон она, побежала туда, направо! Поймайте ее, мальчики, приведите сюда, и я щедро вас вознагражу!

Говорите что угодно про женщин из Райского Ряда, но солидарности им не занимать.

Тьма сомкнулась вокруг меня, когда я оказалась в глубине лабиринта проулков и алое солнце исчезло за драными тканевыми навесами. Я чувствовала тяжесть любопытных взглядов, устремленных на меня из-за затененных дверных проемов: за мной следили, меня оценивали. В каких-то из этих ветхих домов я вроде бывала раньше, но показывать, что узнала их, не осмеливалась.

Из глубины проулка снова послышались голоса. Я прижалась к стене, чтобы спрятаться от последних лучей неровного света. В детстве я представляла темноту чем-то материальным, вроде большого одеяла, обернувшись которым можно спрятаться от мира. Сейчас я невольно делала то же самое, беззвучно умоляя старую подругу тьму меня скрыть.

Внимание привлек всполох рыжего. Этот оттенок был мне хорошо знаком — яркий, с медным отливом, переливчатый, как струящийся шелк.

Мамины волосы, как обычно стянутые в узел на затылке, я узнала бы и в многотысячной толпе, а уж в этом проулке, среди мрачных оттенков серого и бурого, пропустить яркую вспышку было особенно трудно.

Мама стояла ко мне спиной, лица ее я не видела, тонкие плечи покрывала знакомая накидка. Пятна и прорехи на той накидке рассказывали историю моего детства — подпалинки от домашнего очага, пятно от испачканных ягодами рук маленького Теллера, заплатка на месте прорехи, которая появилась после того, как маму прямо в руки моего отца сбросила испуганная лошадь.

Я застыла на месте, удивленный вскрик застрял в горле.

Шокировало меня не то, что я увидела ее здесь: мама тоже лечила пациентов из Райского Ряда. Оторопь вызвал мужчина, стоявший напротив нее.

Он казался полной ее противоположностью. Мама была миниатюрной, скромной, в простой одежде, а мужчина — полубогом во всей красе.

Даже на расстоянии я видела, что наряд у него из самых изысканных тканей. Черная парча длинного, до земли, пыльника, отделанного сложной вышивкой и золотой тесьмой, блестела даже в тусклом свете. Она элегантно облегала каждый изгиб мускулистого тела. Сапоги, начищенные до зеркального блеска, почему-то не пострадали от грязи Смертного города, облеплявшей все мои вещи.

Мужчина возвышался над мамой более чем на фут, и эта разница в росте казалась оружием, занесенным над головой мамы и готовым к удару. Он казался на пару лет старше меня, лицо его отличалось невероятной красотой, пусть даже резкой и суровой. Ее только подчеркивали волосы цвета воронова крыла и шрам, рассекающий оливковую кожу лица. Бледный, зазубренный, как молния, он пересекал прищуренный глаз и полные губы, спускаясь под воротник.

Холодные, бесчувственные глаза. Серо-голубые глаза.