Отец воткнул клинок в землю, затем сложил руки на груди:

— С чего вдруг подобные разговоры? Прежде такие вопросы тебя вообще не беспокоили.

Его слова обрушились на меня как удар меча.

— Еще как беспокоили! — огрызнулась я, но правда меня разъедала.

Такие вопросы беспокоили меня, но беспокоили ровно настолько, насколько меня касались. Они беспокоили, когда страдали я или мои знакомые; когда несправедливости, возникшие стараниями Потомков, вставали у меня на пути, вторгаясь в мой счастливый маленький пузырь. А теперь мне наконец пришлось заглянуть за блестящую радужную призму на окружающий мир.

— Я всю жизнь учу тебя, как вести бой и как выдержать столкновение с противником… — Отец не договорил, кивнув на клинок в руке. — Сила побеждает, Дием. Сила помогает выстоять. Сила на стороне Потомков, и так будет всегда. Нельзя это игнорировать, иначе погибнешь.

— Значит, нужно сдаться и принять? Ты растил меня не так.

— Верно, не так. Но как я учил встречать противника, который сильнее тебя?

Я вздохнула. С губ механически сорвались заученные за годы слова:

— Если не можешь быть сильнее, будь умнее. Тщательно выбирай битвы и врагов. Знай, когда для победы нужно дать бой, а когда — спасаться бегством.

— Совершенно верно. — Отец подошел ближе и положил руки мне на плечи. — Эти уроки пригодятся тебе не только на поле боя, но и в жизни. Никогда об этом не забывай.

Темные глаза отца буравили мои, за грубоватой угрюмостью его лица скрывалась тревога. Я понимала, что, вопреки всей его храбрости, ему страшно выпускать своих детей в этот окаянный мир. Тренировки, уроки и колкие фразочки не только готовили нас к битвам, в которых он не сможет участвовать, но и ему самому помогали справляться с тревогой за нас.

— А если я не хочу больше сидеть сложа руки? — спросила я. — Если я хочу дать отпор?

Отец прижал огрубевшие ладони к моим щекам:

— Я не могу указывать тебе, как распоряжаться своей жизнью, моя дорогая Дием. Но что бы ты ни выбрала, выбирай с умом. И, самое главное, выживи. Я слишком ценю твою жизнь, чтобы терять ее даром.

Вздохнув, я поцеловала отца в щеку, его жесткая, седеющая борода царапнула мне лицо.

— Я люблю тебя, командир.

Плечи отца задрожали от смеха.

— Я тоже люблю тебя, солдат.

Мы взяли наши тренировочные мечи и двинулись обратно к дому; отец обнимал меня за плечи и прижимал к себе.

— Дием, я очень горжусь тем, какой женщиной ты выросла. И твоя мать, где бы она ни была, тоже тобой гордится.

Горло жгло, и я не смогла ответить, но вознесла богам безмолвную молитву о том, чтобы отец никогда не пожалел о своих словах.

***

— Давненько вы с отцом не тренировались.

Мы с Теллером развалились на кроватях в нашей крохотной комнатке: брат уткнулся в домашку, а я лежала на спине, апатично глядя в потолок. Мы оба были слишком взрослыми, чтобы жить в одной комнате, но по традициям Люмноса ребенок начинал жить отдельно только после вступления в брак, а в ближайшее время и для него, и для меня подобное было маловероятно.

— Да, с тех пор, как мама пропала, — согласилась я и почувствовала, что взгляд Теллера упал на меня.

— Ты сказала ему про огнекорень? Или про Потомка?

— Нет.

— И не собираешься?

Я не ответила.

Я любовалась завитками света от свечей, которые плясали на потолке. На задворках разума скреблось воспоминание, умоляя выпустить из ящика, в который я его заточила. Воспоминание о случившемся много лет назад, когда я так же лежала в этой самой комнате, наблюдала за той же игрой светотени и представляла, что могу…

Нет.

Мои глаза закрылись. Я запихнула мысли обратно в темный, заросший паутиной угол в глубинах сознания.

Это были галлюцинации. Видения. Ничего больше.

Я сглотнула комок в горле:

— Теллер!

— Да?

— Ты ведь осторожен с Лили, да?

— Осторожничать не в чем, — выпалил он.

Я повернула голову, чтобы посмотреть на него:

— Даже если было бы в чем, я тебя не виню. Она очень красивая.

Ярко-малиновая краска, залившая щеки брата, говорила сама за себя. Теллер зарылся в свой учебник еще глубже.

— У нас все не так. Мы просто друзья.

— Ладно, как скажешь.

— Любой парень из нашей академии отдаст правую руку за то, чтобы быть с ней. Лили может выбрать кого угодно.

— Могу представить.

— И она принцесса. Единственная принцесса. Ее наверняка выдадут за какого-нибудь кузена, едва она академию окончит.

Я закусила губу, чтобы сдержать улыбку:

— Скорее всего.

Теллер ударил карандашом об учебник, повысив голос:

— А еще она из Потомков, а я смертный. Ты знаешь правила. Никакого брака. Никаких детей.

Теллер взглянул на меня и по злой ухмылке угадал мои мысли. Смяв клочок бумаги, он швырнул его мне в лоб.

— Ладно, ладно, — смилостивилась я и, с трудом стерев с лица радость, переключила внимание на полоток.

Возможно, то, что я сказала дальше, делало меня ужасной сестрой, которая то ли оказывает дурное влияние, то ли безрассудно наивна, но глаза Теллера так сияли, когда он о ней говорил…

— Ты ведь знаешь, что я поддержу тебя, да? — тихо спросила я. — Даже если бы ты был для Лили больше чем «просто другом». Даже если бы украл ее у мужа-кузена, сбежал с ней в Умброс и сделал ей тысячу запрещенных детей — я стала бы им самой гордой теткой на свете.

Я говорила серьезно. Вряд ли я когда-нибудь западу на Потомка — лучше умереть, чем связаться с кем-то из них, — но я поддержу Теллера, какой бы выбор он ни сделал. Даже если брат поведет себя глупо, опрометчиво и нарушит все правила, я поддержу его, потому что знаю: он тоже поддержал бы меня. И всегда поддерживал.

— Будь осторожен, ладно? — попросила я. — Что бы ни случилось, я от тебя не отвернусь. Просто… будь осторожен.

Вместо ответа Теллер кивнул, тысяча невысказанных слов пролетела между нами. Остаток вечера мы просидели в сумрачном безмолвии. Порой тишину нарушал шелест страниц, но я знала: мыслями мой брат далеко-далеко от своей домашки.

На следующий день отцовские предупреждения все еще звучали у меня в мыслях. Я ожидала, что он велит мне смириться с незыблемостью жесткого правления Потомков и пробовать улучшить ситуацию другими, менее заметными способами. Возможно, в какой-то мере он так и сделал.

Но в его словах имелся и другой подтекст, который не шел из головы. В глубине его уроков скрывался некий стимул. Некий призыв.

Я родилась не для того, чтобы бездействовать. Я родилась сражаться.

Пока я обходила пациентов в Смертном городе, занимаясь их переломами и трудноизлечимыми болезнями, голос, поселившийся у меня в голове, шепотом отвечал на отцовские слова.

Голос тоже услышал призыв. Теперь он метался, как дикий зверь в загоне, ожидая, что мне хватит смелости или безумия дать ему волю.

Последний вызов того дня привел меня на окраину Райского Ряда, в проулки, где одинокие пропойцы из местных пабов в каждой подворотне могли найти плотские утехи.

Я знала, что лишние вопросы здесь задавать не стоит. Но когда я зашла в гостиную борделя и увидела очень недовольную женщину, с головы до ног перепачканную кровью, любопытство взяло надо мной верх.

— Огонь Неугасимый, что у вас случилось? Мне говорили, тут только синяки и, возможно, пара переломов.

— Так и есть, — коротко сказала женщина, скрестив на груди руки. — Девушка, к которой тебя вызвали, в одной из задних комнат. Эта кровь не ее.

— Есть еще одна пострадавшая?

— Нет.

— В первую очередь я должна помочь тому, у кого кровотечение. Я вижу много крови, и…

— Кровь тебя не касается. — Женщина изогнула бровь в безмолвной угрозе.

— Ясно. — Я поспешила прочь из приемной.

Женщина махнула рукой в сторону задней комнаты. Там на краю мятой постели сидела голая девушка и рыдала. Она кое-как прикрылась простыней, на медной коже уже проступили синие и бордовые синяки.