— Это Дием, — тихо проговорила я. — Открой!

Дверь приоткрылась, и на миг лицо Генри вспыхнуло от предвкушающей ухмылки и предположений о том, зачем я явилась к нему в столь поздний час.

Но затем он пригляделся, и промокшая одежда, прилипшая к коже, брызги крови и грязи у меня на руках стерли с его лица все похабные мысли.

— Что случилось? — спросил он.

— Я готова. Я тебе помогу.

— Поможешь мне? — Генри захлопал глазами, потом шагнул в сторону, открывая дверь шире. — Заходи и обсохни.

Я стояла на своем.

— Я хочу помочь тебе. Генри, мне нужно что-то сделать. Что угодно.

— Помочь мне с чем?

— Я готова бороться с Потомками. Чего бы это ни стоило. — Я сделала глубокий судорожный вдох. — Я хочу присоединиться к Хранителям.

Слушать истории о Люмнос-Сити — это одно. Я, разумеется, слышала много сплетен о дикой роскоши городов Потомков и самым краешком глаза видела Люмнос-Сити в день, когда ходила во дворец с Морой.

Но, стоя рядом с Генри прямо в логове Потомков, я, скорее, чувствовала, что мы переместились на другой уровень существования, чем немного прошли по дороге.

— Ты и правда никогда раньше здесь не бывала? — спросил Генри.

Я покачала головой, пытаясь отскоблить челюсть от безупречно чистой мостовой.

— Однажды проходила мимо, но не видела… всего.

Все в столице Люмноса как-то излишне процветало. По разнообразию внешность Потомков не отличалась от внешности смертных, но каждый из них обладал неестественной идеальностью, любые изъяны деликатно сглаживались. Лица Потомков казались невероятно симметричными, кожа безупречной, волосы блестящими и густыми.

Я едва могла оторвать взгляд от точеных подбородков и длиннющих изогнутых ресниц, но что-то во внешности Потомков чуть ли не печалило. Краем глаза я глянула на Генри. Его нос был слегка искривлен после пьяной драки в баре; несметное множество шрамов покрывали кисти и предплечья. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся обычной улыбкой — один зуб был кривой, один обколот после падения в детстве.

Тем не менее сердце у меня трепетало. Для меня Генри был так же красив, как и любой мужчина в этом городе не вопреки своим чертам, а благодаря им. Эти маленькие особенности его тела были символами его жизни и его характера, картой его души, которую по-настоящему могли читать только те, кто хорошо его знал.

Когда, лежа ночью без сна, я воскрешала в памяти лицо матери, на ум приходила не ее красота, а родинка на подбородке, морщины в уголках глаз и рытвина на ухе от злого укуса лошади. То, как ее улыбка слегка кривилась влево, когда она смеялась.

Я отчаянно цеплялась за эти детали, страшась, что однажды неминуемо наступит день, когда безжалостное время сотрет их из памяти.

В красоте Потомков чувствовалась пустота, превращающая ее не более чем в униформу. Каждый из тех немногих, кого мне довелось встретить, был ослепительно и завораживающе красив, но, помимо этого, не вспоминалось ни одной детали.

Каждый, кроме Лютера и его чудно́го шрама — вот еще одно лицо, преследующее меня в мыслях.

Я в шутку сказала Море, мол, шрам — доказательство того, что его душа даже для Потомка насквозь порочна, а она тотчас упрекнула меня за жестокость и невежество. Она тогда заявила, что саму рану Лютер наверняка получил в раннем детстве, прежде чем проявился его дар к самоисцелению. Непросто было принять, что малыш получил такую страшную рану и тем более пережил ее. Я теперь невольно представляла себе маленького Лютера всякий раз, когда думала о мальчике из проулка, гибель которого привела меня на это самое место.

Я взяла Генри за руку и быстро ее сжала, прогоняя воспоминания.

— Спасибо, что проводил меня.

— Не за что. Не мог же я пропустить пробы моей девочки.

Я нахмурилась:

— А эти пробы необходимы? Хранители не примут меня, если я не принесу им какой-то подарок?

Генри огляделся по сторонам и за руку уволок меня туда, где не услышали бы прохожие.

— Это не подарок, это испытание. После войны Потомки загнали в угол и казнили всех повстанцев. Теперь Хранителям приходится быть аккуратнее с теми, кому мы открываемся. Ты должна доказать остальным, что не собираешься их предавать.

— Чудесно, — буркнула я. — Но почему мое испытание подразумевает слежку за очень могущественным и, вероятно, очень опасным торговцем оружием, пока я лечу его занедужившую дочь?

Ладони Генри скользнули по моим плечам.

— Мы прицеливались к этому типу несколько месяцев. Он глава одного из самых влиятельных Домов Люмноса. Все, что ты сумеешь о нем узнать… — Генри постучал по моей щеке костяшкой пальца. — Могло бы спасти много жизней.

— Хорошо, будет чем утешиться, когда он поймает меня и убьет на месте, — сухо проговорила я.

Генри ухмыльнулся:

— Не рискуй попусту. Если не удастся безболезненно заполучить информацию, просто постарайся выжить, поняла?

Я кивнула.

— Я буду все время ждать на улице. Если что-то пойдет не так, кричи что есть силы.

Я собралась было напомнить Генри, что для Потомка убить двух смертных ненамного сложнее, чем одного, но подумала об убийствах, которые привели меня сюда, и закрыла рот.

Я сама сделала выбор и не могла струсить на первом же испытании. Сделав глубокий вдох, я снова повернула к мощенной камнями дороге, петлявшей по жилому району.

— Не знаю, чего я ожидала, но точно не этого.

Генри рассмеялся и прижал меня к себе:

— Ну, они довольно колоритные.

Это он мягко выразился.

Нехватку индивидуальности во внешности Потомки компенсировали диковинной одеждой. Пройти по главной улице было все равно что прогуляться по рынку с изысканнейшими нарядами, объевшись не теми грибами. Цвета состязались друг с другом в яркости, порой я едва не прикрывала глаза ладонью. Попадались ткани, которых я прежде не видела: одни мерцающие и гладкие, как атлас, другие жесткие, покрытые бисером или драгоценностями. Некоторые казались почти живыми — например, юбка, ниспадающая как подернутый дымкой водопад, или пышные рукава, вьющиеся и потрескивающие синим пламенем.

Потомки во дворце одевались так, будто с минуты на минуту начнется бал, на улице же царил полнейший портновский беспредел. Нам попадались мужчины в оборчатых балахонах и в облегающих костюмах и женщины в клочках кружева и нарядах с перьями.

Но опешила я от будничного использования магии. На моей памяти магию использовали как оружие, как способ причинить боль.

Я никогда не видела — и не представляла, что увижу, — женщину в корсете, куда впряли сумерки, или мужчину в накидке из легкой темной дымки.

Всюду вокруг меня и свет, и тень использовали невообразимыми способами. Двое детей прыгали среди светящихся лент, сотканных старшим товарищем. Мимо проплыла женщина, растянувшаяся на палантине из плотного сумрака. Я нервно спрятала глаза от пристального взгляда мужчины с голой грудью, татуировки которого оказались вовсе не татуировками, а живыми чернилами, двигающимися в такт его мыслям.

Город сам по себе сиял, словно драгоценность. Безупречной чистоты улицы совершенно не напоминали грязные замусоренные проулки, к которым привыкла я. За зеленью ухаживали, умело подстригали, ее усеивали пышные цветы, источавшие дивный аромат. Роскошные имения с воротами, увенчанными золотыми наконечниками, и журчащими фонтанами тянулись вдоль каждой улицы, некоторые из них могли бы вместить весь Смертный город целиком.

И на фоне этого была я.

Я наивно надеялась, что серые глаза позволят мне не выделяться среди Потомков. Я даже потратила время на то, чтобы заплести волосы в молочно-белую косу и уложить на макушке, а горстью лесных ягод подкрасила губы. Я от души попыталась выглядеть привлекательно и какое-то мгновение гордилась собой.

Но я оказалась не готова к презрению, с которым окружающие смотрели на мои поношенные, дырявые сапоги, на мятую одежду, безнадежно испорченную пятнами грязи и крови, и на мои мозолистые руки с сухими, обломанными ногтями.