— Насколько я понимаю, самую высокую цену платит малыш, — холодно проговорила я.

Лютер подался вперед, чтобы видеть мое лицо.

— А еще я знаю, что лучший способ заставить кого-то их возраста сделать что-то — строго-настрого это запретить. Принуждение к разлуке лишь сблизит их. — Я повернулась, чтобы смотреть прямо на Лютера. — Мой брат не станет рисковать. Он умный и рассудительный, и я доверяю ему. Возможно, вам тоже стоит доверять своей сестре. — Я постучала пальцем по его груди. — И если вы думаете, что я стала бы…

Ладонь Лютера сомкнулась вокруг моей, и гневные слова вдруг застряли у меня в горле.

Сердце колотилось так громко, что Лютер наверняка слышал. Я ждала, что он меня отпустит, оттолкнет или огрызнется, а не уставится в ответ с безмолвным вызовом. Мы подначивали друг друга: кто отступит первым?

Мне следовало отстраниться. Так почему же я не отстранялась?

Теплое прикосновение его ладони сбивало с толку самым возмутительным образом. Я снова начала говорить, и взгляд Лютера упал на мои губы. У меня пересохло в горле.

Боги, я сильно, сильно его ненавидела!

Наше внимание привлекло негромкое покашливание. Повернув голову, я увидела, что за нами наблюдают Мора и две женщины. Мора разинула рот и вскинула брови до небес, а две женщины из Потомков буравили меня ядовитыми взглядами.

Лишь тогда я поняла, как близко мы с Лютером стоим друг к другу, как близко оказались наши лица — достаточно близко, чтобы я, вырывая руку, ощутила тепло его тихого выдоха.

Будто он тоже перевел дыхание.

Я повесила сумку на плечо. Чувствуя холод и странную пустоту, я шла к двери, а аура Лютера слабела.

— Закончила? — как ни в чем не бывало спросила я Мору.

Она поджала губы и кивнула. Не сказав больше ни слова, мы направились в фойе. Лютер следовал за нами по пятам. Выбравшись из дворца, я неловко спрятала от него взгляд, а Мора вежливо попрощалась.

Мы почти дошли до Смертного города, когда Мора наконец заговорила. Глаза у нее блестели, в голосе слышалась дразнящая усмешка.

— По-моему, визит получился весьма удачным, да?

— Ни слова, Мора, — буркнула я. — Просто. Молчи.

Когда я вернулась домой вечером, в жилах у меня еще полыхал огонь.

Отец разок глянул, как я гневно расхаживаю по дому, и достал два тупых тренировочных меча.

— Во двор! — буркнул он, швыряя один из мечей мне.

Спорить я не стала.

Стареющее тело отца поставило крест на его пребывании на поле боя, но мысленно он никогда его не покидал. Отставной, лишенный подкомандной армии, он превратил в новый батальон своих детей. Пока я не начала работать целительницей на полную ставку, он каждый вечер выводил нас с Теллером во двор — передавать знания.

Как биться врукопашную и на мечах. Как незаметно подбираться и отступать. Как подмечать сильные и слабые стороны врага. Когда отстаивать свои позиции и когда бежать.

Мы были любимыми солдатами Андрея Беллатора, и он подготовил нас на славу.

Процедура уже стала настолько привычной, что мы понимали друг друга без слов. Ностальгический покой согрел мои перенапряженные мысли, когда мы заняли места на поляне. Освещенные лишь луной и мазками света из окон дома, мы начали медленно двигаться по широкому кругу.

Отец поднял меч высоко, слишком высоко — клинок задрожал выше уровня его плеч. Вопреки дурному настроению, я невольно улыбнулась. Он искушал меня плохой формой, решив проверить, насколько гнев помутил мне рассудок.

Довольно высокая для смертной женщины, я тем не менее уступала в габаритах большинству оппонентов-мужчин, особенно неестественно высоким и мускулистым Потомкам. Отец учил меня не бояться этих качеств, а обращать их в преимущества.

«Раз ты ниже, значит, быстрее и неудобнее для удара, — говорил он. — А раз слабее, то тебя недооценят и ты сможешь застать врасплох».

Но я должна была понимать и то, что мне делать нельзя. Например, растрачивать силы, махая мечом над головой, чтобы выглядеть угрожающе.

— Энергия и кровь — два важнейших ресурса в бою, — поддразнила я, повторяя слова, которые он так часто мне внушал. — Выбирай с умом, как распорядишься тем и этим.

Отец улыбнулся:

— Вот умница!

Он похвалил меня, а сам воспользовался решением не атаковать и в выпаде обрушил меч на мою незащищенную голову. Я сделала обманный финт влево, повернула вправо и по широкой дуге махнула мечом к его груди. Я чуть не задела отца, но в последнюю секунду он отклонился.

Мы отошли друг от друга и, тяжело дыша от усилий, снова начали двигаться по кругу.

— Что сегодня случилось? — спросил отец.

Моя улыбка померкла.

— Раненые дети. Несправедливый мир. Все как обычно.

— Должно быть что-то сверх обычного набора, раз ты так взвилась.

Настал мой черед атаковать, вынудив отца перенести вес на одну ногу, когда он уклонился от быстрого удара. Я собралась пнуть его в лодыжку, а он бросился на землю, перекувыркнулся и тотчас вскочил снова.

— Ты все время следила за моей правой ногой, — упрекнул он. — Старайся ничем не выдавать, каким будет твой следующий шаг.

Ошибка новичков, от которой я избавилась много лет назад. То, что отец не напомнил мне об этом, показывало, что он обеспокоен сильнее, чем делает вид.

— Скажи, что тебя тревожит, — не унимался он.

— Все в порядке.

Не успел он возразить, мой меч быстро описал дугу, чтобы полоснуть ему плечо. Отец удар парировал и, используя скорость движения против меня, оттолкнул мой меч на слабую сторону. Я повернулась, чтобы контратаковать, но отец, слишком хорошо зная мои привычки, блокировал удар мечом. Громкий звон металла пробрал до самых костей.

Я сделала шаг назад, чтобы перегруппироваться, но отец не позволил. Он агрессивно напирал — тела наши двигались в ритме, знакомом им так же хорошо, как и голоса любимых — нашим ушам.

С каждым ударом мечей я раздражалась все сильнее, и движения становились все неряшливее. Я знала: нельзя позволять гневу мешать на поле боя, но сдержаться не могла. С тех пор как я перестала пить огнекорень, эмоции превратились в пожар, грозивший спалить все на своем пути.

Навершием эфеса отец ударил меня по запястью, прицельно попав по чувствительному нерву. Обжигающая боль прокатилась по руке, пальцы сами собой разжались, и меч упал на торфянистую землю.

— Скажи мне, — настаивал отец.

Моя решимость дала трещину.

— Как ты это вынес? — рявкнула я.— Как ты мог подчиняться Потомкам, когда был в армии?

Прежде этот вопрос я задавать не решалась.

Зато решались другие. Большинство жителей Смертного города считали его героем, по крайней мере, опытным воином, заслуживающим уважения, но некоторые называли его предателем своего народа. Отец редко обращал на это внимание, хотя изредка особенно надоедливые получали кулаком в зубы от него или от меня.

Лицо отца стало бесстрастным. Взгляд метнулся от моего упавшего оружия ко мне, отдавая безмолвный приказ. Я нахмурилась и подняла меч с земли.

— Я служил не им, — проговорил отец, когда мы снова начали двигаться по кругу. — Я служил Эмариону. Всем его жителям, и смертным, и Потомкам.

— Но ты выполнял их приказы. Ты боролся с повстанцами.

— С Потомками я тоже боролся. Я дал клятву защищать Эмарион от любого врага, какая бы кровь ни текла в его жилах. И я, вне сомнения, сделал бы так снова.

Я остановилась и опустила меч.

— А кто решает, кто друг, кто враг?

— Монархи.

— А вдруг монархи и есть настоящие враги?

— Осторожнее, Дием. — Строгий тон отца соответствовал выражению его лица. — Ты говоришь о предательстве.

Я закатила глаза:

— А когда они явились и захватили наши города и святые места, это не было предательством жителей Эмариона? Когда уничтожили Вечнопламя? Когда стали убивать детей, рожденных от родителей разных рас?