В последнюю секунду кинжал ушел вверх, и я вздрогнула от стука металла о кость. Горячая кровь брызнула на пальцы, когда клинок легко, словно теплое масло, прорезал неуязвимую кожу.

Потомок взвыл от боли и отшатнулся. Он выдернул кинжал из ноги и швырнул в мою сторону, но удар был скорее злым, чем прицельным, и кинжал, не причинив вреда, покатился ко мне по земле.

Я схватила его и зло посмотрела на Потомка.

— Уходи сейчас же, не то следующий удар будет тебе в лицо.

Ноздри Потомка раздулись. Он резко поднял на меня глаза, и я поняла, что он запоминает мое лицо, чтобы разобраться потом. Напоследок он бросил на мальчика еще один взгляд, от которого я едва не исполнила свою угрозу, и скрылся в дальнем конце проулка.

В толпе заворчали и зароптали:

— Что происходит?

— Где пожар?

— Мать ее, она нас обманула!

Я пробралась туда, где, свернувшись крошечным клубком, по-прежнему лежал мальчик.

— Ты в безопасности, — шепнула я, легонько потянув его за плечи. — Он ушел. Никто больше тебя не обидит.

Рука мальчика отцепилась от меня слишком легко. Я отпустила его плечо, и его рука бессильно упала сбоку от туловища.

Нет!

Я перевернула мальчика на спину. Его одежду испещрили бесчисленные дыры, а спереди она вся побагровела от крови. Губы посинели, а глаза были…

Открытыми. Безжизненными.

— Нет! — крикнула я и потянулась к тонкой шее. Пульс не прощупывался.

«Думай, Дием! — зашипела я на себя. — Наполни легкие воздухом, колоти в грудь, заведи сердце, заткни рану бинтом и дай медовый кап, чтобы кровь быстрее запекалась. Но с такой кровопотерей…»

Помощь опоздала.

Я опоздала.

Я прижала мальчика к груди и зарыдала: боль вырывалась из моего рта.

Если бы я пришла раньше. Если бы атаковала не мешкая. Если бы вовремя вспомнила про кинжал Брека.

Я прижала лоб к груди мальчика, беззвучно прося прощения за все промахи, и мои горячие слезы вперемешку с еще теплой кровью залили его хрупкое тело.

Чья-то рука коснулась моего плеча.

— Очень жаль твоего сына, — тихо проговорил незнакомый голос.

Не в силах отвести взгляд от мальчика, я едва заставляла себя дышать между сдавленными всхлипами.

— Это не мой сын, — выдавила из себя я. — Его мать… она вон там, у стены.

— Боги… Да примет их Вечнопламя! Ты их знала?

Я покачала головой, не в силах разговаривать.

Пожилой мужчина с редеющими седыми волосами и вьющейся пегой бородой присел рядом со мной и коснулся белого как мел лица мальчика.

— Глупая девчонка, с одним из них спуталась! — пожурил он, цокая языком. — Разве можно спать с существом, которое способно убить своего ребенка?!

Во мне проснулся гнев, порожденный несправедливостью, темный и смертоносный, как колючие побеги тенистой магии Потомков.

— Чем же она виновата?! — рявкнула я. — Посмотрите на мальчишку: она защищала его годами. Она его любила. Она была готова умереть ради него.

Седой мужчина пронзил меня взглядом:

— И какая жизнь ожидала этого мальчика? Над ним до конца его дней висел бы смертный приговор. Наверное, сегодня он впервые вышел из дома.

Я вся дрожала от набирающего силу гнева, который так переплелся с опустошением и чувством вины, что я не знала, где заканчивается одна эмоция и начинается другая.

— Он не должен был так жить! — выкрикнула я. — Он не выбирал в отцы того монстра! Законы у нас неправильные, злые и неправильные, а проклятый богами король…

Седой мужчина зацыкал на меня и встревоженно глянул через плечо на уже заскучавшую и поредевшую толпу. Трупы в этих местах — дело привычное.

— Придержи язык, девица! Из-за чужого ребенка лезть в петлю не стоит.

— Это почему?! — рявкнула я. — Этот мальчик был наполовину смертным, значит, и нашим тоже. Разве не должны были мы защитить его? Разве не должны отомстить и заставить их поплатиться?

Слова я говорила опасные, смертельно опасные. Этот мужчина мог хорошо подзаработать, сдав меня Потомкам как предательницу. В городе бедных они могли звучать как смертный приговор.

Но я держала в руках все еще теплое тело ребенка и не могла заставить себя беспокоиться о таком. Самосохранение отступило перед бесконечным тлеющим гневом, сломав заслон, который сдерживал мои слова.

— Это они ослабили свою магическую силу, чтобы заселить наши города и наполнить наши школы. Почему дети должны страдать, пока они нас игнорируют и снова укрепляют свою магию? Почему кто-то из нас должен преклоняться перед их Пылающим ми…

Седой мужчина вскочил и покачал головой:

— Убивайся сама. Я в этом участвовать не желаю.

Он отвернулся, но я тотчас схватила его за лодыжку:

— Подождите… пожалуйста… Мне… мне нужна ваша помощь.

***

Хорошо, что я знала эту тропку так, что могла идти по ней с закрытыми глазами, потому что мысли мои витали в тысяче миль от нее.

Каким-то образом я уговорила мужчину с седой бородой помочь мне отнести тела в лес, чтобы похоронить мать и сына как полагается. Все это время он с опаской на меня поглядывал, и по отсутствию вопросов о цвете моих глаз я заподозрила, что ему известно, кто я такая или, по крайней мере, где меня найти, если понадобится.

Сдаст ли он меня за всплеск предательских эмоций, покажет лишь время.

Без лопаты я смогла выцарапать лишь неглубокую могилу в пронизанной корнями земле. Тела я положила рядом, будто мать прижала к себе сына и они навсегда сплелись в нежном объятии. Я молилась, чтобы в тепле Вечнопламени они обрели безопасность и покой, которых боги лишили их при жизни.

Глядя на могилу, мне трудно было не думать о своей матери — не гадать, ждет ли она их или меня на той стороне. Трудно было не гадать, нашел ли кто-то ее тело и удосужился ли похоронить ее в безымянной могиле.

Вопреки ливню с порывистым ветром, которые, казалось, теперь постоянно бушевали у меня над головой, я вернулась в Райский Ряд, чтобы разыскать знакомых матери и сына. За шесть месяцев, минувших с рокового дня исчезновения моей матери, я отшлифовала воспоминания о других деталях, но краткая встреча с той женщиной затерялась в темных закоулках сознания.

Я блуждала по проулкам целый вечер, надеясь, что что-нибудь из увиденного всколыхнет воспоминания. Через несколько часов я промокла, замерзла и впала в полное отчаяние.

А еще разозлилась. Сильно-сильно разозлилась.

Прежде мой гнев напоминал расплавленный металл, текущий раскаленной разрушительной рекой. Сейчас же он остыл и превратился в нечто жесткое. Во что-то острое и неумолимое.

Самим убийцей мой гнев не ограничивался. Его я, разумеется, ненавидела — перед мысленным взором мелькали картины того, что я с ним сделаю, если встречу снова, и каждый сценарий получался мрачнее и беспощаднее предыдущего. Голос внутри гудел.

Но истинным объектом моей ярости был клятый король Потомков, внедривший эти законы о детях.

Гибель мальчика надломила во мне что-то важное. Как я могла быть такой никчемной? Как могла наблюдать убийство и не суметь его остановить?

Целительство сейчас казалось совершенно пустым занятием. Оно ни к чему не вело. Казалось пассивным. Служить целительницей значило сидеть сложа руки и ждать, когда кого-то ранят.

Ждать мне до смерти надоело.

Пришло время бороться. И я была готова.

Я сфокусировалась на том, куда иду.

«Пожалуйста, будь дома! — подумала я. — Пока я не струсила».

За блестящими, залитыми светом свечей окнами я увидела, как работает отец Генри. В одиночестве он, насвистывая, сортировал посылки для следующего дня доставки.

Я подобралась к заднему фасаду, глядя на непримечательную дверь, которая вела в примыкающие жилые помещения. Прижав ухо к дереву, я услышала приглушенные звуки шагов и баритон, бормочущий себе под нос. В любой другой день я улыбнулась бы и придумала, как его подразнить, но сегодня…

Я тяжело заколотила в дверь, и эхо ударов барабанной дробью отдалось у меня в сердце. Шаги за дверью остановились.