— Давай, — без малейших колебаний проговорил Лютер.

Он наклонил голову, насадившись на заточенное острие клинка, прежде чем я смогла этому помешать. У меня перехватило дыхание, когда струйка теплой жидкости потекла на пальцы.

Лютер даже не вздрогнул.

— Думаешь, я боюсь смерти? — шепнул он мне на ухо. — Каждый вдох для меня не дар, а, скорее, проклятье. Я живу взаймы дольше, чем ты можешь представить. Если в итоге судьба доберется до меня твоими руками, то конца прекраснее и быть не может.

Резкий тон Лютера бросал мне вызов, но за его словами пряталась острая боль; раненый зверь выл, желая быть увиденным.

— Давай, — повторил Лютер. — Убей меня, раз, по-твоему, я это заслужил. Но прежде окажи мне одну услугу.

Сердце Лютера билось у моей окровавленной руки, его пульс ускорился и сравнялся с моим.

— Услугу? — умудрилась спросить я, хотя густой туман путал мысли.

Не отстраняясь от кинжала, Лютер повернул голову и горячим дыханием обжег мне щеку, его губы очертили мой подбородок. Он посмотрел мне в глаза:

— Дай мне умереть, почувствовав вкус твоего поцелуя.

Наши губы встретились, и я пропала.

Растворилась в прикосновении его сильной, грубой руки, нежно обхватившей мое лицо. В том, как скользила его ладонь по моей спине, по бокам, по бедрам. В рокоте, который вибрировал у него в горле и доходил до меня сквозь кровь, блестевшую у меня на пальцах.

Растворилась в танце его языка, смаковавшего меня, как самый изысканный десерт, как последнюю трапезу умирающего.

Его бедро скользнуло между моими ногами, я почувствовала давление чего-то твердого.

И жадно изогнулась ему навстречу.

Я даже не понимала, что выронила кинжал, пока не обхватила Лютера руками, скользя по его телу, путаясь в его волосах. Хриплый стон сорвался с моих губ, подгоняя его; я спиной врезалась в каменную стену, когда он меня обнял.

Никогда прежде меня так не целовали. Мне даже в голову не приходило, что поцелуй может быть таким.

И это пугало сильнее, чем кинжал у горла.

От возбуждения, перемешанного со страхом, мои вены загорелись огнем. Я лихорадочно вспоминала тренировки, пытаясь вызвать в памяти подходящий урок о том, как бороться с врагом, перед которым не можешь устоять, но в сознании всплыла совсем другая фраза отца, бесполезная и пугающе безумная: «На самом деле я просто знал».

Не хочу признавать, какого труда мне стоило передвинуть ладони Лютеру на грудь и оттолкнуть его.

— Не представляю, кем вы меня считаете, — прохрипела я, стараясь собрать воедино гнев, разбившийся на мелкие осколки. — В Смертном городе полно женщин, которые с радостью раздвинут ноги перед богатым кавалером, но я не из их числа.

Большего отвращения Лютер не смог бы продемонстрировать при всем желании.

— Вот чем ты это считаешь? Настолько плохо обо мне думаешь?

По его лицу скользнуло что-то темное. Внимание я переключила с трудом — на кровавые следы у него на груди, предплечьях и подбородке, багряные подтеки от которых тянулись вдоль шрама.

— Откуда мне знать? — Я пожала плечами как ни в чем не бывало. Словно наш гребаный поцелуй ничего не значил. — Вы мне практически незнакомы. Настоящего себя вы мне никогда не показывали.

Лютер стоял противоестественно неподвижно. Последние осколки ледяной личины растаяли под действием гнева; его пламенная душа теперь полыхала красиво и пугающе бесконтрольно.

Догадка сразила меня, как удар под дых. Все это время я считала Лютера холодным как лед, бессердечным, слишком бездушным, чтобы по-настоящему что-то чувствовать.

А Лютер холодным никогда и не был. Лютер пылал.

Я глядела на него, словно смотрелась в самое кривое зеркало на свете. Я пряталась за фальшивой бравадой и едкими шуточками, в то время как щит Лютера был выкован из угрюмых взглядов и стиснутых зубов, но внутри мы ничем не отличались.

Внутри мы гремели прутьями клетки, запертые в плену жизни, которую мы не выбирали. Мы выли от неутолимой жажды большего. Мы мерили клетку шагами, мы строили планы, мы ждали.

Внутри мы горели.

— Знаешь, Дием, я много думал о тебе, гадая, здорово ты врешь или совершенно бездарно. И кажется, наконец нашел ответ. — Лютер прижал ладони к стене, заблокировав меня между своими руками. — Единственный человек, которому ты врешь умело, — это ты сама.

С раскаленным треском обломки гнева слились воедино.

— Да как ты смеешь?..

— Скажи, что не чувствуешь ее. — В глазах Лютера вспыхнули сапфировые искры, когда энергия вокруг каждого из нас запульсировала в одинаковом ритме. — Посмотри мне в глаза и скажи, что не чувствуешь мою магию.

Из ладоней Лютера не лилось ни намека на призрачный свет или мертвенную тень, но казалось, что я в них тону. Гул его магии был подобен замаху меча в темноте, зловещему шторму, который пока не виден, но уже ощущается в дуновениях ветра. Он был везде и нигде конкретно, пропитывал сам воздух, держал меня в тисках и тысячей рук ласкал кожу.

Голос у меня в груди заурчал, узнавая его.

— Давай, соври мне, — шепнул Лютер. — Ответ я уже знаю. Знаю, что ты чувствуешь мою силу. — Он поднял подбородок, и наши губы оказались очень-очень близко. — Потому что я чувствую твою.

Нет.

Нет!

Лютер ухмыльнулся:

— Ты такая же смертная, как я.

— Нет, — шепнула я. Возразила. Взревела. Взмолилась. — Ты ошибаешься. Ты… Ты ошибаешься.

— Дием, если ты боишься законов о размножении…

— Я не боюсь. Просто ты… ошибаешься. Ничего я не чувствую. И ты тоже.

Лютер отстранился настолько, чтобы встретить мой испуганный взгляд; я практически ощущала вкус его разочарования — кислый, как у давно испортившейся еды. Ссутулившись, он с тяжелым вздохом отступил и опустил руки.

— Что ж, если ты так желаешь, — проговорил он тихо. Грустно.

«Если ты так желаешь…»

Желала я очень много. Боги свидетели, очень-очень много. И получить это все я могла, лишь рискнув всеми и всем, что мне дорого. Лишь пожертвовав собой. Но как такому, как Лютер, это понять?

— Мне… Мне нужно идти, — пролепетала я. — Мои родные…

Лютер опустил голову:

— Погоди. Я не стану требовать от тебя исполнения договоренности с твоей матерью. Это наше с ней дело. Ты за нее не в ответе.

— Но мой брат…

— И он тоже не в ответе. Он может закончить учебу, я об этом позабочусь.

В груди защемило.

Мне следовало обрадоваться, услышав такое, а я… чувствовала себя сбитой с толку, слишком уязвимой и жестоко обнаженной. Губы Лютера украли всю мою уверенность, оставив лишь вопросы, на которые у меня не хватало мужества ответить.

Я не могла заставить себя уйти, да и магия Лютера меня не отпускала. Побеги его невероятной силы оплели мне конечности и замерли, будто хотели притянуть меня ближе, но сдерживались.

— Будь дворцовой целительницей, — сказал он резким голосом. — Займи место Моры. Не из-за матери и не из-за договоренности. А потому что я тебя прошу. Потому что мне нужно…

— Я больше не стану служить целительницей! — выпалила я.

Я поняла еще в ту секунду, когда увидела взрывы в окно своей кухни, но до сих пор не решалась это признать. Озвучив эти слова, я превратила их в настоящее решение. Окончательное и бесповоротное.

Лютер изменился в лице — теперь он выглядел так, как в мое первое утро во дворце, когда у него на руках Лили потеряла сознание.

— Что? Почему?

Я не могла объяснить Лютеру то, что не до конца понимала сама. Меня одолевало сожаление о нарушенных клятвах и участии в атаке Хранителей, но дело было не только в этом.

В душе словно что-то сдвинулось. Ветер поменял направление, толкая мои паруса по новому, неопределенному курсу. Как и зачем это происходит, я не знала, но остановить не могла.

Более того, я не хотела это останавливать.

— Так нужно. Для меня.

— Тогда… тогда мы вряд ли увидимся снова.

— Да, вряд ли, — согласилась я.

Лютер церемонно кивнул, выпрямляя спину. Его магия отступала — ее струйки очертили контуры моего лица, и ресницы затрепетали от ее нежного прикосновения. Она тепло льнула к моей коже, пока в самый последний момент не отпустила меня.