– Приятный контраст с «Джордано Бруно», – заметил он. – Вот бы и лунные моря были похожи на земные.

Пейси отвлекся от созерцания пейзажа по ту сторону озера, повернулся к Соброскину и широко улыбнулся:

– Немного деревьев бы тоже не помешало, да? Кажется, проекты КСООН по охлаждению Венеры и оксигенации Марса на время свернули. А у Луны приоритеты еще ниже. И даже будь все иначе, вряд ли у кого-то уже есть подходящие идеи, как именно с ней поступить. Но кто знает? Может, когда-нибудь.

Соброскин вздохнул:

– Не исключено, что необходимые знания были у нас почти что в руках. Но мы от них отказались. Вы осознаете, что мы стали свидетелями, пожалуй, величайшего преступления в истории человечества? А мир об этом, возможно, никогда и не узнает.

Пейси кивнул, выждал секунду, чтобы переключиться на более деловой лад, а затем спросил:

– Итак? У вас есть новости?

Соброскин вытащил из нагрудного кармана платок и вытер им голову.

– Вы были правы, что кодированные сигналы с Гиги были ответом на сообщения, посланные нашей собственной, независимой системой связи, – ответил он.

Пейси кивнул, не выказывая удивления. Он уже знал это после разговора с Колдуэллом и Лин Гарланд в Вашингтоне, но не мог сказать напрямую.

– Вы выяснили, как с этим связаны Вериков и Сверенссен?

– Думаю, да, – ответил Соброскин. – Судя по всему, они участвуют в некой глобальной операции, цель которой – свести на нет любые коммуникации между Землей и Туриеном. Они пользовались теми же методами. Вериков – член влиятельной фракции, выступавшей категорически против открытия нового канала со стороны СССР. Причины у них были те же самые, что и у ООН. Как выяснилось, их застали врасплох прежде, чем они успели организовать эффективную блокировку, и часть сигналов все-таки удалось переслать на Туриен. Как и Сверенссен, Вериков сыграл свою роль в тайной отправке дополнительных сообщений, рассчитанных на то, чтобы нарушить наши планы. Во всяком случае, мы так считаем… Но доказательств у нас нет.

Пейси снова кивнул. Он знал и это.

– Вы в курсе, о чем говорилось в этих сообщениях? – из любопытства спросил он, хотя уже читал туриенские стенограммы Колдуэлла.

– Нет, но догадываюсь. Эти люди заранее знали, что ретранслятор, связывавший нас с Гигой, прекратит работу. Меня это наводит на мысль, что именно они стоят за разрывом связи. Предположительно, они все организовали еще несколько месяцев тому назад, воспользовавшись услугами независимого космодрома, а может, подразделения КСООН, которому могли доверять… Точно не знаю. Но могу предположить, что их стратегией было затягивать разбирательства по обоим каналам, пока ретранслятор не будет полностью выведен из строя.

Взгляд Пейси был сосредоточен на огороженной части воды у дальней стороны озера, где плавала и резвилась на солнце целая толпа детишек. Их крики и смех беспрестанно разносились по ветру. Если не считать подтверждения причастности Верикова, пока что он не узнал от Соброскина ничего нового.

– Что думаете? – спросил он, не поворачивая головы. После долгого тяжелого молчания Соброскин ответил: – В России есть давняя традиция тирании, которая просуществовала до начала нашего века. С тех самых пор, как страна сбросила оковы татаро-монгольского ига в пятнадцатом столетии, ее правители стали настолько одержимы государственной безопасностью, что безопасность других стран превратилась для них в нестерпимую угрозу. Они расширяли границы путем завоевательных войн и удерживали приобретенные территории за счет угнетения, запугивания и террора. Но у новых земель были собственные границы, поэтому процесс повторялся снова и снова. Коммунизм ничего не изменил. Он стал лишь удобным знаменем, призванным сплотить доверчивых идеалистов и оправдать любые жертвы. Если не считать несколько кратких месяцев тысяча девятьсот семнадцатого, то коммунизма в России было не больше, чем христианства в средневековой Церкви.

Он прервался, чтобы сложить носовой платок и убрать его в карман. Пейси молча ждал, пока тот продолжит.

– Мы думали, что все это начало меняться в первые десятилетия двадцать первого века, когда исчезла угроза термоядерной войны и в мире начали распространяться более просвещенные взгляды на интернационализм. На первый взгляд все так и было. Многие, включая меня, посвятили жизнь созданию нового климата взаимопонимания и общего прогресса рука об руку с Западом, который к тому моменту вырвался из лап собственной тирании. – Соброскин вздохнул и с грустью покачал головой. – Но туриенский инцидент ясно дал понять, что силы, ввергнувшие Россию в темные века, никуда не делись и преследуют все те же цели. – Он резко взглянул на Пейси. – Как и те силы, что принесли Западу религиозный террор и экономическую эксплуатацию. Их представители с каждой из сторон лишь немного подкорректировали свои взгляды, чтобы избежать гарантированного уничтожения вместе со всем остальным. Вся наша планета опутана сетью, которая соединяет множество Сверенссенов со множеством Вериковых. Они куражатся за слоганами и знаменами, которые призывают к свободе, но их настоящая цель – это свобода для самих себя и уж никак не для людей, которые следуют их призывам.

– Да, я в курсе, – ответил Пейси. – Нам тоже удалось кое-что из этого разузнать. Так каков же ответ?

Соброскин поднял руку и указал на дальнюю сторону озера:

– Насколько нам известно, у этих детей был шанс увидеть другие планеты и другие солнца. Но ценой этого стало бы знание, а знание – враг любой замаскированной тирании. Оно спасло от бедности и гнета куда больше людей, чем все идеологии и догмы вместе взятые. Любая форма рабства начинается с рабства ума.

– Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду, – сказал Пейси. – Вы хотите перейти на нашу сторону?

Соброскин покачал головой.

– Настоящая война не имеет никакого отношения к флагам. Она между теми, кто готов освободить разум этих детишек, и теми, кто хочет лишить их Туриена. Последнюю битву мы проиграли, но война будет продолжаться. Может, однажды нам удастся вновь связаться с Туриеном. А тем временем в Москве назревает другая битва за контроль над Кремлем, и именно там сейчас мое место. – Он достал из-за спины пакет, который перед этим положил на скамейку, и передал его Пейси. – В наших внутренних делах мы склонны проявлять беспощадность, которой не знает ваше общество. Многие люди могут не пережить ближайшие несколько месяцев, и я в том числе. Если это случится, то я бы не хотел, чтобы мои труды оказались напрасными. – Он отпустил пакет и убрал руку. – Здесь все, что я знаю. Хранить эти записи у моих коллег в Москве небезопасно, ведь их будущее, как и мое, сейчас под большим вопросом. Но я знаю, что вы распорядитесь этой информацией с должным благоразумием, поскольку не хуже меня понимаете, что в настоящей войне мы с вами на одной стороне. – С этими словами он поднялся. – Я рад нашей встрече, Норман Пейси. Приятно осознавать, что по обе стороны существуют узы, которые важнее цветов на карте. Надеюсь, мы встретимся снова, но если этого не случится…

Он не закончил фразу и просто протянул Пейси руку. Тот встал и ответил крепким рукопожатием.

– Обязательно встретимся. К тому моменту все изменится к лучшему, – сказал он.

– Надеюсь.

Соброскин разжал руку, развернулся и зашагал прочь вдоль берега озера.

Пальцы Пейси крепко стиснули пакет, и он проводил взглядом невысокую коренастую фигуру Соброскина, который быстрым отрывистым шагом направлялся навстречу судьбе, готовый умереть ради детского смеха. Пейси понял, что не может этого позволить. Не может просто отпустить его, не раскрыв правды.

– Николай! – прокричал он вслед.

Соброскин остановился и развернулся к Пейси. Тот ждал. Соброскин зашагал ему навстречу.

– Мы не проиграли эту битву, – сказал Пейси. – Прямо сейчас между Землей и Туриеном действует другой канал… в Соединенных Штатах. Ему не нужен ретранслятор. Мы уже несколько недель поддерживаем связь с туриенцами. Вот почему Карен Хеллер вернулась на Землю. Все в порядке. Теперь нам не помешают и все Сверенссены в этом мире.