— Подпиши документы на развод. Сейчас. Или я сам прикажу их составить — и подам в суд на семью Арвейн. Как свидетель преступления. Я видел всё, что произошло. И ты будешь гнить в тюрьме вместо твоего папаши. Ты ведь соучастник!

— Нет, — замотал головой Йенсен. И тут же задрожал всем телом. — Я не причинял ей вреда… Я ничего не делал.

— Вот поэтому ты соучастник, — тихим и страшным произнёс генерал. — Знаешь, что бывает с теми, кто намеренно скрыл факт, что видел врага, пробирающегося к лагерю? Знаешь, что бывает с теми, кто промолчал, потому что испугался, что первый удар придётся на них? Знаешь, недавно случай был один. Девушку пытались взять силой двое моих солдат. Они считали, что раз они на земле врага, то имеют право делать всё, что им заблагорассудится. Она же тоже враг? Пусть и мирная. Но враг. Это была их месть. Так они сказали. Так вот. Я казнил троих. Этих двоих и третьего, который стоял, смотрел и ничего не делал. Он умолял меня, чтобы я смилостивился. Он ведь не принимал участия. Он даже пальцем не тронул её. Как ты. Так что ты не у того ищешь справедливости. Моя справедливость тебе не понравится.

Йенсен замер. Потом — зарыдал. Он упал на колени, как в ту ночь. Только теперь — не перед отцом. Передо мной.

Глаза — полные слёз, но не от раскаяния. От страха. От осознания, что без меня он — ничто.

Он схватил подол моего платья — не как муж, не как любящий, а как утопающий, хватающийся за соломинку.

— Я не выживу без тебя! — хрипел он. — Я умру! Ты же знаешь! Я не умею быть один!

Он говорил, как ребёнок. Как тот, кого никогда не учили быть человеком.

И я смотрела на него — и не видела человека. Я видела пустую оболочку, которую лорд Арвейн создал, чтобы не потерять контроль.

И мне стало не жалко.

Мне стало стыдно. За него. За себя. За то, что я когда-то думала — он может стать другим.

Я молчала.

Потому что слова уже ничего не значили.

— Документы на развод! — приказал Асгарат.

Через двадцать минут документ был составлен.

Всё это время Йенсен умолял меня одуматься. И обещал, что всё будет иначе.

Бумага легла на стол, а он заплакал, как мальчишка.

— Подписывай! — приказал генерал, а я смотрела на него и узнавала холодного Аса.

Йенсен протянул руку за пером, взял его и подписал. Дрожащей рукой. Слёзы капали на пергамент, размазывая чернила — как будто даже бумага отказывалась принимать его подпись.

Я смотрела на него — и впервые почувствовала: это не конец. Это начало.

Начало моей жизни.

Без имени Арвейн. Без долга. Без страха.

Я прижала к груди документ — не как свидетельство свободы.

Как гробницу.

Гробницу для той Эглантины, которая верила в любовь. В семью. В справедливость.

И в этот момент я поняла — я больше не буду той девушкой.

Я стану тем, кем меня сделал он.

Свободной.

Жестокой.

Непобедимой.

И в этот момент уже бывший муж заплакал в голос.

Потом бросился к моим ногам, схватил подол платья и прижал к лицу.

— Не оставляй меня! — молил Йенсен. — Я не заслужил этого!

Я посмотрела на него — и отстранилась.

— Это больше не моё дело, Йенсен, — спокойно и устало произнесла я.

Рука Асгарата легла на мою талию — не как опора. Как обещание. А я прижала к груди документ, который дарил мне настоящую свободу. Свободу от Арвейнов, от унижений, от боли….

Мы с генералом вышли из дома. Ветер хлестнул по лицу, как пощёчина свободы.

Я смотрела на него — и в груди сжималась боль. Точно. Ас. Правильно говорил дворецкий. Ас больше всего похож на генерала. Именно поэтому он разговаривал с родными. Именно поэтому дворецкий испытывал куда большее уважение к Асу, чем к Гарту.

Неужели Гарт был прав?

И что я его больше не увижу?

Неужели он теперь заперт в клетке навсегда?

Я посмотрела на Асгарата — и в его глазах не было Гарта. Ни дерзкой улыбки. Ни огня. Ни змеиного блеска.

Только лёд. Чистый. Безупречный.

И в этот момент я поняла — он не потерял Гарта.

Он снова запер его.

Ради меня. Ради того, чтобы я не боялась. Чтобы я не сомневалась. Чтобы я не страдала.

Но мне было больнее, чем когда-либо.

Потому что я любила обоих.

Ради меня Гарт согласился… И теперь он снова в своей клетке… Он добровольно шагнул в нее ради меня. Я почувствовала, как мне невыносима эта мысль.

Я знала, чувствовала… Это прощание. С Гартом. С тем, кто был мне дорог. С тем, кто смеялся, целовал, играл с моими волосами.

А теперь — только Ас. Холодный. Целостный. Безупречный.

Я посмотрела на него — и впервые за всё это время поняла: я не спасла дракона.

Я разбила его.

На две части.

И одна из них — теперь моя.

А другая — навсегда потеряна…

— Ты… Ас, — прошептала я, чувствуя, как сердце рвется на части. — Гарт… его больше нет?

Генерал ничего не ответил, лишь усадил меня в карету — будто не спаситель, а палач, ведущий жертву на казнь.

Я смотрела на него — и в этот момент поняла: это хуже смерти.

Потому что передо мной был Ас. Спокойный. Сдержанный. С глазами, полными чести… и боли.

А Гарт?

Гарт был потерян.

Не просто исчез. Не просто заперт.

Он раздавлен. Разбит. Уничтожен. Как будто я, в попытке спасти их обоих, вырвала сердце из груди одного, чтобы вставить его в другого.

И теперь я сидела в карете, чувствуя, как внутри меня рвётся всё — и не от радости, а от осознания: я не спасла дракона. Я разорвала его.

На две части.

И одна из них — теперь моя.

А другая — навсегда потеряна.

Я закрыла глаза, чувствуя, как слёзы катятся по щекам. Я подарила им свободу… чтобы снова запереть одного из них?

«Давай сбежим!», — вспомнила я улыбку Гарта. — «Я не хочу, чтобы меня заперли!».

И ведь он был прав!

— А что это мы так расстроились? — послышался голос, а я резко подняла глаза на генерала.

Он усмехнулся — и в этой усмешке я узнала ту самую дерзость, которую так любила.

Расстегнул верхнюю пуговицу — не как человек, которому жарко.

А как дракон, который наконец вырвался из клетки.

И в этот момент я увидела — золотую цепочку, сверкнувшую в вороте.

Не новую.

Не случайную.

Его цепочку.

Ту, что он носил, когда был Гартом.

Ту, что я видела, когда он целовал меня под луной.

Когда он говорил: «Давай сбежим».

Когда он обещал: «Я не хочу, чтобы меня заперли».

И я вспомнила — он был прав.

Он всегда был прав.

И я — глупая, слепая, жестокая — снова заперла его.

Но теперь…

Теперь он здесь.

Не как призрак.

А как реальность.

Как правда.

— Я думала… — прошептала я.

— Надеюсь, что обо мне, — заметил Асгарат. И я узнала его улыбку. Такую же, как у Гарта.

Он резко притянул меня к себе — не как муж, не как герой.

А как человек, который потерял себя — и только сейчас нашёл обратно.

И поцеловал.

Не как Ас. Не как Гарт.

Как он.

Его губы нашли мои — не прося, не требуя, а забирая то, что принадлежало ему по праву.

Поцелуй был жарким, глубоким, почти яростным — будто он хотел влить в меня всё, что не мог сказать словами.

Его язык скользнул по моим губам — и я открылась ему без колебаний, как цветок — солнцу после долгой ночи.

Я почувствовала вкус кардамона, страсти… и чего-то древнего, драконьего — того, что не поддаётся описанию.

Я чувствовала холод и огонь одновременно — как будто он был двумя половинками, которые наконец слились воедино.

И в этот момент я поняла — он не просто поцеловал меня.

Он вернул мне часть меня.

Ту, что я потеряла, когда думала, что спасла его.

Когда он отстранился, я задохнулась.

Не от воздуха.

От осознания: он жив.

И он — мой.

Я увидела его улыбку.

Ту самую.

Дерзкую. Наглую. С изгибом бровей, будто он знает, что я уже его.