И это чудовище придало мне сил.

Вот для чего оно нужно!

Чтобы прийти на помощь в тот момент, когда всё потеряно.

Надо будет сказать Гарту и Асу…

Что чудовище — это последний шанс!

Он не враг!

Он друг!

Лучший и последний!

Мы стояли с лордом Арвейном лицом к лицу, дыша одним и тем же воздухом, пропитанным ненавистью и отчаянием. Его лицо побагровело. Вены на шее вздулись, как корни старого дерева.

— Ты знаешь, что я с тобой за это сделаю, паскуда? — слышался полный ярости голос старика. — Ты сдохнешь замурованной в подвале! И даже если ты на брюхе поползешь за мной и будешь целовать мои сапоги, я всё равно тебя не прощу!

Он тянул, рвал, пытался ударить меня локтем, но я не отпускала. Мои пальцы горели от напряжения, но внутри меня горело что-то большее — огонь, который он не мог потушить.

И я держала эту трость крепче, чем когда-либо держала что-либо в жизни.

Он рванул, а я чуть не выпустила трость из рук.

Нет, удержала.

Я собралась с силами и рванула сама.

Трость вырвалась из его рук.

Я отшатнулась, держа её в руках, как трофей. Как символ его поражения.

— Ты… ничтожество! — прохрипел с кашлем лорд Арвейн. — Ты — пыль! Ты — долг! Ты — ничего!

— Я — Эглантина! — вырвалось у меня, и в этом имени прозвучала вся моя суть. — И ты не имеешь права со мной так обращаться! Я не позволю!

Я посмотрела на камин, потом на лицо лорда.

Трость упала в огонь с глухим шипением. Набалдашник в виде волчьей пасти застыл на мгновение, будто в последний раз оскалился, а потом пламя обвило его, как месть.

Лорд Арвейн замер. Его глаза расширились от ярости и… чего-то ещё. Чего-то, что я не могла прочесть.

— Ты… — выдохнул он, делая шаг к камину. — Это фамильная трость, мерзавка! Слуги! Быстро сюда! Избить ее до полусмерти!

Я бросилась к двери и тут же закрыла ее изнутри, слыша приближающийся топот.

Тем временем старик протянул руку, будто хотел вытащить трость из огня, как вытаскивают последнюю нить власти из пепла.

Но вдруг его лицо исказилось. Он схватился за грудь. Пальцы впились в ткань жилета так, что костяшки побелели.

— А-а-а… — вырвался хриплый стон.

Он пошатнулся. Колени подкосились. Он упал на одно колено, всё ещё глядя округлившимися, полными ужаса глазами на огонь, в котором погибал его символ власти.

— Капли… — прохрипел он.

Я стояла. Не двигалась. Не бежала. Не звала на помощь.

Я просто смотрела, слушая лихорадочное биение своего сердца.

Потому что впервые за всю свою жизнь я поняла: я не обязана спасать того, кто пытался убить меня.

Пусть горит. Пусть задыхается. Пусть узнает, каково это — быть бессильным.

Он поднял на меня глаза. В них не было ни злобы, ни угрозы. Только страх. Первобытный, животный страх смерти.

— Помоги… — прошептал он.

Я шагнула ближе. Встала над ним. Как он когда-то стоял надо мной.

— Хватит притворяться! Ты притворяешься, — сказала я. — Как в ту ночь. Когда я только пришла. Ты притворился, что у тебя сердце. Чтобы сломать меня.

Он задрожал, пытаясь что-то сказать, но слова застряли в горле.

— Я не твоя жена, — повторила я. — И не твоя служанка. Я — не твоя долговая расписка. Я — человек. И я не обязана спасать того, кто пытался уничтожить меня.

Он смотрел на меня. В его глазах — мольба. Но я не двинулась.

— Ты сам выбрал этот путь, — прошептала я. — Теперь иди по нему до конца.

Трость в камине треснула пополам — и превратилась в обгоревшую палку.

За окном вдруг вспыхнула молния. Гром прогремел так, будто небеса одобрили мои слова.

И в этот момент я поняла: я больше не боюсь. Ни его. Ни этого дома. Ни прошлого.

Потому что я наконец-то стала собой.

И в этот момент слуги выломали дверь.

— Замуровать её, — прохрипел лорд Арвейн, сидя на полу, прислонившись к стене. Его лицо было серым, глаза — мутными, как у умирающей рыбы. — В подвале. Навсегда. Пусть знает, что свобода — для тех, кто рожден с именем. Не кормить. Не поить. Пусть сама сдохнет!

Я вздрогнула от ужаса.

Холод подвала уже вползал в мою душу — влажный, гнилой, с запахом плесени и забвения. Он обволакивал меня, как погребальный саван, впитывая тепло, надежду, имя… Эглантина.

Я чувствовала, как он скользит по коже — не как воздух, а как приговор, вырезанный в камне. И в этом холоде я поняла: если меня замуруют — я не просто умру в страшных муках.

Я исчезну.

Как будто меня никогда не было.

Как будто мой смех, мои слёзы, моя боль — были лишь ошибкой, который лорд Арвейн давно стёр с лица земли.

Я стояла у камина, сжимая кулаки, и смотрела, как пепел моего платья служанки тлеет в углях. Оно сгорело не как унижение. Как вызов. А сверху догорала трость…

Слуги замерли. Один из них — тот самый, что в ту ночь тащил меня за руки — медленно шагнул ко мне.

— Не смейте! — вырвалось у меня. Я отступила, чувствуя спиной каминную решётку. — Вы не имеете права!

Но они не слушали. Два крепких мужика схватили меня под руки, как в ту ночь, и потащили к двери. Я билась, кусалась, кричала — но мои удары были слабы, как у загнанного зверька.

Они выволокли меня в коридор, где мраморный пол отражал свет канделябров, будто насмехался. Каждый шаг — как удар по ране.

Кожа на руках горела от их хватки — жесткой, как кандалы. Я цеплялась ногтями за стену, оставляя кровавые следы — последние следы Эглантины. А они тащили меня, будто я была не человеком, а вещью — испорченной, лишней, которую нужно похоронить за кладкой кирпичей.

— Пусть никто не узнает, — доносился хриплый, угасающий голос лорда Арвейна из комнаты. — Пусть думают, что она сбежала… или умерла…

И в этот момент — грохот.

Не дверь распахнулась.

Нет.

Стена рухнула.

Будто сам мир разорвался, чтобы выпустить чудовище. Пыль, камни, обломки — и в этом хаосе — он.

Не человек. Не герой. Не спаситель.

Асгарат Моравиа.

Высокий. Могучий. В алом мундире. Злой, будто его только что вырвало из неба, бросив на землю. Волосы растрёпаны, глаза — горят.

Я не видела его. Я почувствовала.

Как будто сердце, которое замерло от страха, вдруг вспыхнуло — не от радости, а от осознания: он здесь.

И в этот момент я поняла — даже если бы я умерла в подвале, он бы разнёс весь дом, чтобы найти мою пыль.

Он не кричал. Не ревел. Просто шагнул вперёд — и разметал слуг, как соломинки. Один удар — и первый отлетел к лестнице. Второй — и второй рухнул на колени, хватаясь за челюсть.

А потом генерал обнял меня.

Не осторожно. Не сдержанно.

Как человек, который потерял целый мир и только что нашёл его обратно.

— Ас? — прошептала я, задыхаясь. — Гарт?

Он отстранился на миг. Посмотрел в глаза. И в его взгляде не было двойственности. Была целостность.

— Нет, — сказал он, и голос его был глубже, чем раньше. Теплее. Сильнее. — Асгарат Моравиа.

Я замерла.

— Как? — выдохнула я.

— Марта, — ответил он, не отпуская меня. — Прислала письмо. Сказала: «Она в беде». Мы прилетели. В тот момент в голове была одна мысль: спасти. Она поставила ультиматум. Сначала зелье, а потом уже остальное. И вот теперь… Мы снова вместе. Я и моё чудовище.

В этот момент из комнаты выскочил Йенсен. Бледный. В панике. Глаза — полные слёз.

— Папа умер! — закричал он, останавливаясь посреди коридора. — Он… он просто… просто! Сердце… Он умер!

Он бросился ко мне, схватил за руки, за платье, за волосы — как будто я могла исчезнуть.

— Эгла! Теперь всё будет хорошо! — рыдал Йенсен. — Теперь никто не посмеет тебя тронуть! Мы начнём сначала! Ты вернёшься! Мы будем счастливы! Я обещаю! Я всё исправлю!

Я посмотрела на него. И впервые не почувствовала ни злости, ни жалости. Только усталость.

— Нет, Йенсен, — сказала я тихо, но чётко. — Всё кончено.

Асгарат шагнул вперёд, отцепив и отбросив в сторону руки моего бывшего мужа.