Сняли на всякий случай квартиру в Феодосии, ибо здесь с детьми жить невозможно. Но и в Феодосии тяжело — главное — почти нет молока. Остальное достать можно правда — за цену в два, в три раза более дорогую, чем в Москве.
Высланы ли по почте мои вещи? Если нет — вышлите немедля. Вложите туда три простыни.
Это пока все. Остальное напишет Марина. Целую всех. С.
1919
Неизвестной
Письмо[900].
Вы хотите, чтобы я дала Вам короткое aperçu{237} моей последней любви? Говорю «любви» потому что не знаю, не даю себе труда знать другого определения. (— Может быть: «всё что угодно — только не любовь»? Но — всё, что угодно! —)
Итак: во-первых он божественно-красив и одарен божественным голосом. Обе сии божественности — на любителя. Но таких любителей — много: все мужчины, не любящие женщин и все женщины, не любящие мужчин. — Vous voyez ça d’ici?{238} — Херувим — серафим — князь тьмы, смотря по остроте зрения глаз, на него смотрящих. Я, жадная и щедрая, какой Вы меня знаете, имею в нем все эти три степени ангельского лика.
— Значит не человек? —
Да, дорогая, прежде всего — не человек.
Значит — бессердечен?
Нет, дорогая, ровно настолько сердца, чтобы дать другому возможность не задохнуться рядом с — <лакуна> — Подобие сердца. —
Вообще, подобие, подобие всего: нежности, доброты, внимания, <sic!>
— Страсти? —
— Нет, здесь и ее подобия нет.
— Прекрасное подобие всего, что прекрасно. — Вы удовлетворены? И ровно настолько <зачеркнуто: сердца> <сверху: души>, чтобы плакать — чуть влажные глаза! — от музыки.
Он восприимчив, как душевно, так и физически<,> это его главная и несомненная сущность. От озноба — до восторга — один шаг. Его легко бросает в озноб<.> Другого такого собеседника и партнера на свете нет. Он знает то, чего Вы не сказали и м<ожет> б<ыть> и не сказали бы, если бы он уже не знал.
Абсолютно не-действенный, он, не желая, заставляет Вас быть таким, каким ему удобно. (Угодно — здесь неуместно, ему ничего не угодно)
Добр? — Нет.
Нежен? — Да.
Ибо доброта — чувство первичное, а он живет исключительно вторичным, отраженным. Так вместо доброты — внимание, злобы — пожатие плечами, любви — нежность, жалости — участие и т<ак> д<алее>.
Но во всем вторичном — он очень силен, перл, <зачеркнуто: вирт<уоз> первый смычок. — Подобие — во всем, ни в чем — подделка.
NB! Ученик <лакуна> — Начало скрипичное и лунное. —
О том, что в дружбе он — тот, кого любят — излишне говорить.
— А в любви? —
Здесь я ничего не знаю<.> Мой женский такт подсказывает мне, что само слово «Любовь» его — как-то — шокирует. Он, вообще, боится слов — как вообще — всего явного. Призраки не любят, чтобы их воплощали. Они оставляют эту роскошь за собой.
Люби меня, как тебе угодно, но проявляй это, как удобно мне. А мне удобно так, чтобы я догадывался, но не знал. А пока слово не сказано —
— Волевое начало? —
Никакого. Вся прелесть и вся опасность его в глубочайшей невинности. Вы можете умереть, он не справится о Вас в течение месяца узнает об этом месяц спустя. — «Ах, как жалко! Если бы я знал, но я был так занят…. Я не знал, что так сразу умирают»…
Зная мировое, он, конечно, не знает бытового, а смерть такого-то числа в таком-то часу — конечно, быт. И чума быт.
— Дым и дом. —
Но есть у него, взамен всего, чего нет, одно: воображение. Это его сердце и душа, и ум, и дарование. Корень ясен: восприимчивость. Чуя то, что в нем видите Вы, он становится таким.
Так: дэнди, демон, баловень, архангел с трубой — он всё, что Вам угодно <зачеркнуто: и в такой мере, что Вы сами уже подвластны собственному вымыслу.> <сверху: только в тысячу раз пуще, чем хотели Вы.> Так Луна, оживив Эндимиона<,>[901] быть может и не раз в этом раскаивалась.
Игрушка, к<отор>ая мстит за себя. Objet de luxe et d’art{239}, — и горе Вам, если это obj<et> de luxe et d’art станет Ваш<им> хлеб<ом> насущ<ным>.
— Невинность, невинность, невинность! —
Невинность в тщеславии, невинность в себялюбии, невинность в беспамятности, невинность в беспомощности — с таким трудом сам надевает шубу и зимой 1919 г<ода> — в Москве — спрашивает, почему в комнате так холодно —
Есть, однако, у этого невиннейшего и неуязвимейшего из преступников одно уязвимое место: безумная — только никогда не сойдет с ума! — любовь к сестре[902]. В этом раз навсегда исчерпалась вся его человечность. Я не обольщаюсь.
Итог — ничтожество, как человек, и совершенство — как существо. Человекоподобный бог, не богоподобный человек.
Есть в нем — но это уже не aperçu, а бред: и что-то из мифов Овидия (Аполлон ли? Любимец ли Аполлона), и что-то от Возрождения <сверху: — мог бы быть люб<имым> учен<иком> Леонардо —>, и что-то от Дориана, и что-то от Лорда Генри[903] (и соблазнитель и соблазненный!) и что-то от последних часов до-революционной Франции — и что-то — и что-то….
<Зачеркнуто: И так как я так же — в итоге — неуязвима, как он, (только больше страдаю, ибо наполовину — человек — я… не счастлива — не то слово —)
В лице его и меня столкнулись две роскоши>
<Зачеркнуто: И я, суровая с детьми, твердая и горючая, как кремень>
— Из всех соблазнов его для меня — ясно выделяются три — я бы выделила три главных: соблазн слабости, соблазн равнодушия <сверху: бесстрастия> — и соблазн Чужого.
_____
31-го янв<аря> 1919 г<ода>
МЦ.
Впервые — Вестник Российского государственного научного фонда (РГНФ). Бюллетень. М., 2016. № 1(82). С. 118–122 (публ. Е.И. Лубянниковой и Ю.И. Бродовской). Печ. по тексту первой публикации.
1920
Е.Л. Ланну
28-го русск<ого> ноября 1920 г.
После вечера у Гольдов[904].
То, что я чувствую сейчас — Жизнь, т. е. — живая боль.
И то, что я чувствовала два часа назад, на Арбате, когда Вы — так неожиданно для меня, что я сразу не поняла! — сказали: — «А знаете, куда мы поедем после Москвы?»
И описание Гренобля — нежный воздух Дофинэ — недалеко от Ниццы — библиотека — монастырь — давно мечтал.
Дружочек, это было невеликодушно! — Лежачего — а кто так кротко лежит, как я?! — не бьют.
— Понимали ли Вы, что делали — или нет?
Если нет, так расскажу: рядом с Вами идет живой человек, уничтоженный в Вас, — женщина — (второе место, но участвует) — и Вы, в спокойном повествовательном тоне вводите ее в свою будущую жизнь — о, какую стойкую и крепкую! — где ей нет места, — где и тень ее не проляжет.
А если нарочно (убеждена, что нечаянно!) — это дурной поступок, ибо я безропотна.
Вы — для меня растравление каждого часа, у меня минуты спокойной нет. Вот сегодня радовалась валенкам, но — глупо! — раз Вы им не радуетесь.
— Хороша укротительница? —
