Мама.

Впервые — Письма к дочери. С. 26–27; СС-7. С. 740–741. Печ. по НИСП. С. 404–405.

Письма Цветаевой к дочери весны 1941 г., полученные Ариадной в первом лагере, перед отправкой в лагерь особого режима, куда ее перевели в начале войны, были переданы спутнице по первому этапу Тамаре Владимировне Сланской (1906–1994). Последняя пронесла эту пачку листочков через собственные испытания и вынужденные перемещения и после освобождения вернула их А.С. Эфрон (Письма к дочери. С. 66). Все письма отправлены в Коми АССР (Княж-Погост, Севжелдорлаг).

<6 марта 1941 г.>

Мой родной<> Вам снится сон, еще раз снится — сон. Не пытайтесь — понять. Знайте: вся свобода и вся неволя — сна. (Не видеть его — Вы не вольны, уже не вольны). Пускаясь в это страшное море… Вы не могли не встретить в нем — меня.

Вы вечером легли в постель и — помимо Вас — случилось. Вы — плывете. Не бойтесь — море. «Смиренный парус рыбарей…»[781] Море бережет <сверху: сбережет — по хрусталику <нрзб.> Быть — главное: по взлобью<>

…Моя лань («пугаюсь») не бойтесь добрых и сильных рук. (Зачем лани — руки! Это просто — Ваши страхи. Посреди Реки <сверху: Кругоземельного> Океана[782] — есть место, оно — точка, где всё — стихает, самое сохранное место на всей планете… — Я. — У Вас была мать — я ею буду. (Моложе, нежнее). Я Вам буду всем, что Вам — нужно. Ибо (4 часа утра) мне нужна от Вас только моя нужность — Вам (моя возможность — любить Вас <в> мою меру)[783].

Дитя! Уже любимое — до боли любимое<> (По боли мы узнаем, что дитя — наше)

Вам нужно <зачеркнуто: тоже> «<нрзб.>» — он будет (не я им буду, потому что меня — не <нрзб.>, он — будет) и Вам нужно море — для всех Ваших <сверху: горных> рек — (ибо первая и последняя страсть всех рек — течь: Кругоземельный Океан) — он будет, он — есть.

— «<нрзб.>? в доме?» Всё уже — есть. Включая и берег.

Не бойтесь: семейные осложнения, телефонные звонки. Захват. Всё будет — и было.

У меня — сын. У Вас… — может быть тоже сын?[784] (Мужчины — и не знали <сверху: знают>, женщины только это и знают) У Вас Ваша жизнь, которую я чту. Ничто не вернется. Будет —

Будет — пожар.

Молчите. Глоток — раскаленного угля — тайны. <Зачеркнуто: Раз та́к — ты — во мне и я в тебе.> Глоток — меня в себе.

Я никогда Вас не окликну. Всё — в Ваших руках.

Иногда я баюкала своих сыновей — в своем собственном лоне. Чтобы лучше — спали. Ибо все, что я хотела для другого и от другого — сон.

Я может быть потому никогда не любила моря — даже Океана! даже — Тихого! — потому что отродясь знала (потом — узнала): — Кругоземельный Океан — Океа́н река — древних, обнимающий земли, <зачеркнуто: совмещающий> а не — болтающийся между: Феодосией и Константинополем<>

Печ. впервые по черновому автографу (РГАЛИ, ф. 1190, оп. 3, ед. хр. 33, л. 39 об. — 40). Условно расшифрованные слова и буквы отражены полужирным шрифтом (публ. и коммент. Е.И. Лубянниковой).

За этим текстом в тетради следует запись от 2 апреля 1941 г.: «(Всё уже давно кончено). // Этого письма он не получил — п<отому> ч<то> я его не написала» (Там же. Л. 40).

Москва, Покровский бульв<ар>, д<ом> 14/5, кв<артира> 62

10-го марта 1941 г., понед<ельник>

               Дорогая Аля!

Наконец-то письмо от тебя (Муле), с точным адр<есом>. Из двух твоих открыток, еще московских, я не получила ни одной, — горькая случайность[785]. 27-го января, когда я подошла к окошечку с передачей, мне сказали, что ты выбыла и дали адрес, но только — общий, тогда я запросила на Кузнецком[786], и мне через три дня дали приблизительно тот же адр<ес>, только уже не Котлас, а Княжий Погост, туда мы с Мулей тебе много писали и телеграфировали, но очевидно не дошло. — Ну, всё хорошо. — О нас: из Болшева мы ушли 10-го ноября[787], месяц жили у Лили, на твоем пепелище[788], потом Литфонд нас с Муром устроил в Голицыне Белорусск<ой> дор<оги>, снял нам комнату, а столовались мы в Писат<ельском> Доме отдыха. Я сразу стала переводить Важу Пшавелу — много поэм, на это ушла вся зима[789]. Летом мы жили в Университете, в комнате уехавшего на дачу проф<ессора>. Осенью с помощью Литфонда нашли комнату на 2 года, на 7 эт<аже>, откуда тебе и пишу. Непрерывно перевожу — всех: франц<узов>, немцев, поляков, болгар, чехов, а сейчас — белорусских евреев, целую книгу[790]. Один мой перевод (болг<арской> поэтессы) уже читали по радио[791], а Журавлев[792] собир<ается> читать только что вышедшего в Дружбе Народов[793] (пришлю) моего грузинского Барса. Есть друзья, немного, но преданные. Мур учится в 8-ом кл<ассе> соседней школы. Ты бы его не узнала[794]: он совершенно-худой и прозрачный, в Голицыне у него было воспаление легких, после него он стал неузнаваем, да и летом никуда не уезжали. Кошки погибли, Муля расскажет. Сегодня несу папе передачу[795]. У нас есть для тебя: новое черное очень теплое (шерст<яная> вата) пальто, мерили на меня, шил портной, серые фетр<овые> валенки с калошами, шапка с ушами, чудесные морж<ёвые> полуботинки — без сносу, вечные, на к<отор>ые я наконец нашла ботики, и т. д. Пиши что́ тебе нужнее всего. Узнала ли синюю юбку, туфли, роз<овое> белье, т. е. поняла ли, что багаж получили? Получили — всё и все́ рукописи, летом 1940 г. Жду письма. Муля деятельно собирается к тебе[796], тогда всё получишь.

<Приписка на полях:>

Обнимаю тебя, будь здорова, пиши подробно, м<ожет> б<ыть> до Мули устроим посылку.

                                             Мама

<Приписка фиолетовыми чернилами:>

Передачу взяли опускаю там же

Впервые — Письма к дочери. С. 27–30; СС-7. С. 741–742. Печ. по НИСП. С. 405–406.

Москва, Покровский буль<вар>,

д<ом> 14/5, кв<артира> 62 (IV подъезд)