По-видимому, речь идет о поэтессе В.А. Меркурьевой, с которой Цветаева возобновила знакомство. 7 июня Мур записал в дневнике: «Сейчас мать пошла к „старушке“ (Меркурьевой) вместе с Кочетковым» (Эфрон Г. Дневники, I. С. 361). Летом 1941 г. В.А. Меркурьева вместе с поэтом А.С. Кочетковым и его женой жила на даче в Песках Коломенских. В июне 1941 г. Цветаева с сыном приезжала туда на несколько дней. См. также письма Цветаевой к В.А. Меркурьевой.

Письмо Цветаевой к Кочеткову связано с ее решением поехать в Старки (станция Пески Рязанской железной дороги, село Черкизово, погост Старки), где обычно проводили лето Меркурьева. Кочетков и другие знакомые переводчики. См.: Белкина М.И С. 241–245.

Письмо Цветаевой (оригинал) сохранилось в архиве Ф.В. Кельина (РГАЛИ, ф. 2555, оп. 1, ед. хр. 269). Сохранилась и копия, сделанная Кельиным. В верхней части листа записано: «Письмо написано мне, Ф.В. Кельину, по поводу переводов для издания Лорки в Госиздате отдельной книгой, которая сейчас печатается» (см. примеч. К.М. Азадовского. Звезда. С. 156). Издание осуществлено не было (см. ниже).

В мае-июне 1941 г. Гослитиздат заказал Цветаевой для перевода: семь стихотворений (все — из книги «Канте хондо», 1921). Из них Цветаева успела перевести пять. Три стихотворения — «Гитара», «Селенье» и «Пейзаж» — были впервые опубликованы в 1944 г., по-видимому, в том же сборнике, который готовил Ф.В. Кельин в 1941 г. (Федерико Гарсиа Лорка. Избранное Вступ. статья Ф.В. Кельина. М.: ГИЗ, 1944. С. 33–35). Два других стихотворения («Пустыня» («А потом…») и «Пещера»), оставшихся в бумагах Цветаевой, напечатаны впервые лишь в 1960-е годы (Цветаева. Библиография. С. 493). В одной из черновых тетрадей Цветаевой сохранилась запись, датированная 27 июня 1941 г.: «Попробуем последнего Гарсиа Лорку», дальше шли чистые страницы. «Ноктюрн» и «De Profundis» она уже не перевела. «Последняя в жизни ее работа», — напишет впоследствии Ариадна Эфрон.

…задели события… — 22 июня 1941 г. нацистская Германия напала на СССР.

Андалузия (по-испански Андалусия) упоминается в стихотворении «Селенье». У Цветаевой: «О, где-то затерянное селенье / В моей Андалусии / Слезной…» (СС-2. С. 385).

По-испански: Córdoba (Кордова). Ср. перевод этого места (в стихотворении «De Profundis»), выполненный И. Тыняновой: «Красным песком покрыты / дороги Андалусии. / Ветви олив зеленых / Ко́рдову заслонили» (Гарсиа Лорка Ф. Избранная лирика. Пер. с исп. Сост. Ф. Кельин. М., 1960. С. 152).

Цветаева с сыном поехала на дачу в Пески Коломенские, где жили их знакомые — А.С. Кочетков и В. А. Меркурьева.

Возможно, в этих строках содержится завуалированная просьба к В.Я. Эфрон съездить в Бутырскую тюрьму с передачей С.Я. Эфрону (Коркина Е.Б. Летопись. С. 115).

Письмо отправлено с речного вокзала в Казани, во время стоянки парохода «Советская Чувашия», на котором М.И. Цветаева с сыном плыла в Елабугу.

Чагин Петр Иванович (наст. фам. Болдовкин; 1898–1967) — литературный деятель, издательский работник. В 1939–1946 гг, исполнял обязанности директора Гослитиздата. Помогал Цветаевой, по его распоряжению ей выплачивали в издательстве деньги за не напечатанные переводы стихов, заключили с ней договор на книгу и включили ее в план. См. письма к В.Я. Эфрон от 1 февраля 1940 г., к Н.Н. Вильям-Вильмонту от 7 октября 1940 г. и коммент. к нему и др.

Это письмо не сохранилось.

Поездка Цветаевой в Казань не состоялась.

Заявление о приеме на работу написано в Чистополе, куда Цветаева ездила из Елабуги в надежде устроиться с жильем и работой. Подробнее об этой поездке см. воспоминания Л. Чуковской «Предсмертье» (Возвращение на родину. С. 178–205).

Столовая Литфонда открылась в ноябре 1941 г.

Эта и две последующие записки написаны Цветаевой перед смертью. 31 августа 1941 г. она покончила с собой.

Из Чистополя Георгий Эфрон пишет Е.Я. Эфрон:

11.IХ.<19>41

                        Дорогая Лиля!

Я думаю, что до Вас уже дошла весть о самоубийстве М.И., последовавшем 31-го числа в Елабуге. Причина самоубийства — очень тяжелое нервное состояние, безвыходность положения — невозможность работать по специальности, кроме того, М.И. очень тяжело переносила условия жизни в Елабуге — грязь, уродство, глупость. 31-го числа она повесилась. Она многократно мне говорила о своем намерении покончить с собой, как о лучшем решении, которое она смогла бы принять. Я ее вполне понимаю и оправдываю. Действительно, как она пишет мне в посмертном письме; «дальше было бы хуже». Дальше для нее был бы суррогат жизни, «влачение своего существования». Она похоронена на Елабужском кладбище. После похорон я забрал все вещи и переехал в г. Чистополь, где находится Асеев, детдом Литфонда и множество семей писателей Москвы. Ввиду безвыходности моего положения — в Чистополе мне нечего было делать, — я решил уехать в Москву, на страх и риск. Но накануне дня отъезда пришла телеграмма, от Литфонда, зачисляющая меня в Детдом литфонда. Кроме того, мне выдадут единовременное пособие. В Чистополе я распродал 90 % вещей М.И. — чтобы обеспечить себя какой-то суммой денег (М.И. так и писала в письме — чтобы я распродал все ее вещи). Итак, мне обеспечено жилье, питание, стирка, глажка и, главное, — учеба. Буду учиться в Чистопольской школе. Вещей на зиму у меня вовсе достаточно — в этом отношении я богач. Кроме того, у меня будет пособие и есть деньги от продажи вещей. Итак — обо мне не беспокойтесь: я полностью устроен и обеспечен. <…>.

Желаю всех благ, всего доброго.

Целую крепко Вас и Зину.

                                             Ваш Мур.

Уже призванный на военную службу, хлебнувший лиха, Мур напишет: «Я вспоминаю Марину Ивановну в дни эвакуации из Москвы, ее предсмертные дни в Татарии. Она совсем потеряла голову, совсем потеряла волю; она была одно страдание. Я тогда совсем не понимал ее и злился на нее за такое внезапное превращение… Но как я ее понимаю теперь!» (Письмо Г. Эфрона к С.Д. Гуревичу от 8 января 1943 г. — Эфрон Г. Письма. С. 108)

О последних днях М.И. Цветаевой в Елабуге см.: Кудрова И. Гибель Марины Цветаевой. С. 157–240.