Главное — что меня очень торопят.

Целую Вас, привет Коту[608].

                                             МЦ.

Ремесло в Ленинской библиотеке — есть наверное, мне все говорят.

— Нынче (1-ое февраля) Муру 15 лет.

Впервые — НИСП. С. 392. Печ. по тексту первой публикации.

Голицыно, дом писателей,

2-го февраля 1940 г.

               Милый Виктор Викторович,

Договор я получила, но подписать его в таком виде никак не могу[609].

Во-первых — срок: 25-ое февраля на обе вещи — боюсь, что не справлюсь, а если подпишу — от страху наверняка не справлюсь. Гоготура у меня пока сделано ¾, а Барс вовсе не начат, из остающихся же 23-х дней — несколько уж наверное выпадут — на поездки в город, приезды знакомых, домашние дела — и прочее. Считаясь с медленностью моей работы (не больше 20 строк[610], а когда и меньше, а на 330 сделанных строк — уже целая громадная черновая тетрадь, могу показать), я никак не могу поручиться за срок — тем более, что дней пять у меня еще уйдет на правку Гоготура.

Второе: в договоре неверное количество строк: в Гоготуре не 424 строки, а 442, в Барсе — не 140, а 169, — в общем на 47 строк больше, чем сказано в договоре. Давайте так: либо 25-ое февраля — на одного Гоготура, либо 10-е марта — на обе вещи, как хотите, но только не 25-ое февраля на обе. Я не хочу гнать через пень-колоду, подгоняемая страхом. Меня подгонять вообще не надо: я всегда даю свой максимум, не моя вина — что он так мал.

Вполне возможно, что я обе вещи закончу раньше 10-го марта — это уже дело удачи — тогда и представлю их раньше, но раньше, чем они будут совсем хороши — не сдам, поэтому и не хочу этого срока.

До Вашего ответа договор держу у себя — и работаю дальше. Если не хотите писать — позвоните мне в Голицыно, Дом Писателей, где я ежедневно бываю от 1 ч<аса> 30 м<инут> до 2 ч<асов> 30 м<инут> и от 6 ч<асов> до 7 ч<асов> и немножко позже (9-го вечером и 10-го днем меня не будет).

Шлю Вам сердечный привет и надеюсь, что Вы поймете серьезность моих доводов. Первый заинтересованный — Ваш (или: наш) автор.

                                             МЦ.

Впервые — ВРХД. 1979. № 128. С. 189 (публ. В.Л. Швейцер). СС-7. С. 682–683. Печ. по СС-7 (текст сверен по копии с оригинала из РГАЛИ).

Голицыно, 3-го февраля 1940 г.

               Дорогая Людмила Васильевна,

Вчера вечером, с помощью Ноя Григорьевича — моего доброго гения — звонила Т<агеру>. Говорила любезно и снисходительно, и выяснила следующее: он не знал, что это «так спешно» (хотя предупреждала его, что книга — чужая, дана мне на срок, и т. д.), с Вами у него вышло «какое-то недоразумение», как раз нынче собирался мне звонить, и даже как-нибудь мечтает приехать — словом, все очень мягко и неопределенно. (Я ни слова не сказала ему о тоне Вашего письма, — только, что Вы до сих пор от него книги не получили.) Когда же я стала настаивать, чтобы он немедленно (хорошее немедленно, когда он уехал 23-го!) Вам книгу свез, он стал петь, что его цель — получить оттиск, а Вы ему такового не дадите. — Да, но моя цель — возможно скорее иметь свой оттиск, п<отому> ч<то> это нужно для Гослитиздата! — но тут случился сюрприз; оказывается, у него на руках и другая моя книга, к<отор>ую я ищу по всей Москве, и тоже до зарезу мне нужная[611] (из двух будет (если будет) одна). Пришлось сдержать сердце — и даже просить — чтобы он меня выручил, т. е. одолжил на время.

Относительно же первой «сговорились» — та́к: так как он безумно хочет иметь свой оттиск, а Вы не дадите, он попытается устроить перепечатку сам — в течение 5-ти дней. Я, сначала, было, возмутилась (ибо книга — моя, всячески) но тут же поняла, что он этим Вас избавляет от большо́й работы, а что, если Вы бы когда-нибудь захотели иметь свой оттиск. Вы бы всегда смогли, не спеша, перепечатать для себя — с моего. Командовать же мне не пришлось, п<отому> ч<то> вторая книга — у него, и она мне необходима, и он мог бы озлобиться. — Уф! —

Но все-таки — такую вещь он услышал: — Торговаться со мной — чистое безумие, и даже невыгодно: я всегда даю больше, и Вы это — знаете.

Чем кончится история с его перепечаткой — не знаю. Диву даюсь, что он, держа книгу на руках целых десять дней — да ничего, просто продолжал держать…

Подала заявление в Литфонд, отдельно написала Новикову[612], отдельно ездила к Оськину[613], к<отор>ый сказал, что решение будет «коллегиальное»[614] (кстати, оно уже должно было быть — 1-го). Теперь — жду судьбы. Мур учится, я кончаю своего «Гоготура». А в общем — темна вода во облацех. При встрече расскажу Вам одну очень странную (здесь) встречу.

В общем, подо всем: работой, хождением в Дом Отдыха, поездками в город, беседами с людьми, жизнью дня и с нами ночи — тоска.

Обнимаю Вас и прошу простить за скуку этого письма, автор которой — не я.

                                             МЦ.

Впервые — Грани. Франкфурт-на-Майне. 1990. № 155. С. 146–147 (публ. И. Шенфельда). СС-7. С. 670-671. Печ. по СС-7.

Голицыно, 5-го февраля 1940 г.

               Дорогая Людмила Васильевна!

Первое письмо залежалось, п<отому> ч<то> не успела передать его надежному отъезжающему — уехал до утреннего завтрака. Но вот оно, все же — как доказательство (впрочем, не сомневаюсь, что Вы во мне — не сомневаетесь). А вчера вечером — Ваше, с двумя Т — Тютчевым[615] — и другим[616]. Первый восхитил и восхи́тил — от второго, второй — не удивил. Я, как и Вы, наверное, всегда начинаю с любви (т.е. всяческого кредита) и кончаю — знакомством. А от знакомиться недалеко и до раззнакомиться.

Я Т<агером>> не меньше обижена, чем Вы, а м<ожет> б<ыть> — больше, а скорей всего — одинаково: — Но мне порукой — Ваша честь, — И смело ей себя вверяю![617] — (Побольше бы чести — и поменьше бы смелости! Кстати, по мне, Татьяна — изумительное существо: героиня не верности, а достоинства: не женской верности, а человеческого достоинства, — Люблю ее[618].)

Сейчас, кстати, Т<агер> мною взят на испытание: одолжит ли мне мною просимую книгу, за которой я к нему направила одного милейшего здешнего человека. (Может, конечно, отвертеться, что книга — чужая, ему — доверена, и т. д.)

Дорогая Л<юдмила> В<асильевна> (простите за сокращение, но та́к — сердечнее), никакой Т<агер> нас с Вами никогда не рассорит, ибо знаю цену — Вашей душе и его (их) бездушию. Ведь это тот же «Юра» — из Повести[619], и та же я — 20 лет назад, но только оба были красивее, и все было — куда́ серьезнее. Безнадежная любовь? Неодушевленность любимого тобою предмета — если он человек. Ведь даже янтарь от твоей любви (сердечного жара!) — сверкает, как никогда не сверкает — от солнечного.