<Февраль-март 1940 г.>

Милая Мариэтта Сергеевна, сегодня Вы в моем сне мне упорно жаловались, что Вам все (каждая вещь) стоит 10 руб<лей>.

Проснувшись, я задумалась — дорого ли это или дешево.

2) Давайте мне Ваши темные места (Низами), я сейчас жду перевода и более или менее свободна. Давайте мне и текст и размер, но размер не нарисованный, а написанный — любыми, хотя бы бессмысленными русскими словами.

Впервые — Шагинян М. Человек и время. — Новый мир. 1977. № 1. С. 89. СС-7. С. 679–680. Печ. по СС-7.

<Февраль-март 1940 г.>

Я бы не решилась изменять ударение амбра, особенно в рифме. В общем — очень хорошо, есть чудные места, но ужасны (не сердитесь!) субстанция и акциденции. Конечно работа громадная: гора![632]

Впервые — Шагинян М. Человек и время. Новый мир. 1977. № 1. С. 88. СС-7. С. 680. Печ. по СС-7.

Голицыно,

26-го февраля 1940 г.

               Дорогой Виктор Викторович,

Вот — Барс. Работала его до последней минуты — 40 мелких страниц черновика огромного формата — некоторые места нашла во сне.

Мечтала его Вам завтра сама вручить, — но серьезно заболел Мур: застудил в холодном вагоне начинающийся грипп, о котором и сам не знал, вернулся из города с t° 39,6 — местная докторша меня напугала: не слышит дыхания — поставила банки — теперь лежит — глубокий кашель — так что я завтра буду в городе только на самый короткий срок.

С Барсом вышло большое огорчение: я все била на его полосы, ибо в подстрочнике он определенно и постоянно полосат, а оказалось, что он не полосатый, — пятнистый, и пришлось убрать все полосатые (обольстительные!) места.

Теперь — просьба. Как мне быть с перепечаткой? Гоготура мне сделали по дружбе, но тот человек уехал, да и все равно, я бы не обратилась — вторично. Нет ли у Вас знакомой машинистки? Это бы ускорило дело, — я до Муриного полного выздоровления в Москве не буду, да все равно у меня машинистки — нет. Дружеская услуга — не выход из положения, мне бы нужно кого-нибудь, кто всегда бы мог для меня печатать. Как это делается? С удовольствием заплачу что нужно. Барс — маленький, его можно скоро сделать, так что Вы до отъезда смогли бы показать его кому следует. Хорошо бы — три экз<емпляра>.

Позвоните мне в Голицыно — либо к 1 ч<асу> 30 м<инутам> — 2 ч<асам>, либо к 6 ч<асам> 30 м<инутам> — 7 ч<асам>, мне очень интересно, как Вам понравился Барс[633].

До свидания! Спасибо за все.

                                             МЦ.

Впервые — ВРХД. 1979. № 128. С. 189 (публ. В.А. Швейцер). СС-7. С. 683–684. Печ. по СС-7 (текст сверен по копии с оригинала из РГАЛИ).

Голицыно, Дом Писателей

1 марта 1940 г.

               Милый Евгений Борисович,

Не отзывалась так долго, п<отому> ч<то> был болен (и еще болеет) Мур — застудил начинающийся грипп, не разобрав — поехал в город, вернулся — 39,6, вызвали местную докторшу, та поставила ему банки, сказала, что с легкими — плохо, что не слышит дыхания, высказала (всё это — при нем) ряд мрачных предположений — и ушла, и больше не вернулась, несмотря на вызов Серафимы Ивановны[634].

Очень добрый ко мне Москвин[635] нынче позвонил в Литфонд, и ему обещали Струкова[636].

Кроме (NB! Это я пробовала Мурину местную ручку[637]) Муриной болезни и своих основных бед я конечно ни о чем другом все эти дни пс думала.

Помните одно — Вы наверное будете жить дольше меня — что у меня было две страсти: семья и работа. Всё остальное было от избытка чувств — и сил.

Кончила своего Барса[638], теперь пишу Робин-Гуда[639]. Работаю целые дни. Никогда не гуляю. В городе бываю редко и на короткие часы. После болезни Мура — станут еще короче.

От здешних людей, с которыми ежедневно встречаюсь по 4 раза, я за много тысяч верст — и лет. Все они добиваются, домогаются, затевают, осведомляются — живут. Я — не живу. Всё, что нужно, чтобы жить — я делаю, но связать эти два слова (нужно и жить) — не могу. И другие не могут этого не чувствовать. Моей бесконечной дали.

Но мне милы (особенно М<ариэтта> С<ергеевна> Шагинян, и Москвин) но я возбуждаю — жалость.

О другом. Спасибо за оттиски, но дело с книгой, пока, заглохло[640]. Я должна гнать переводы, не пропуская ни дня. Так наработала Гоготуром[641] на прошлый месяц (400 р<ублей> 400 за стол и 250 р<ублей> за комнату.) Сейчас наскребаю на следующий. Очень прошу Вас, милый Евгений Борисович, вышлите мне в Голицыно те 150 р<ублей> от энциклопедии[642], — мне пришлось купить Муру матрас, п<отому> ч<то> спал он на ржавом железе, а в Доме отдыха отказали.

До свидания! Сердечный привет Вам и Елене Ефимовне; пишу поздно вечером, устала — и бумага гнусная. Если напишете — буду рада.

                                             МЦ.

Печ. впервые. Письмо хранится в РГАЛИ (ф. 2887, оп. 1, ед. хр. 165, л. 8–8 об.).

Голицыно,

9-го / 22-го марта 1940 г., весна.

               Дорогой Николай Яковлевич!

Приветствую Вас сегодня, в первый день весны[643]. У нас он — сияющий. К<орнелий> Зелинский[644], огромного роста, с утра расчищает в саду огромную, по росту — не дорожку, а дорогу — целую дорогу весны.

Я о Вас скучаю, по-настоящему, я к Вам очень привязалась.

Кончаю очередного Робин Гуда[645] — выручало — и тихо, но верно подхожу к подножию полуторатысячестрочной горы — Этери[646]. Эта Важа (она же — Пшавела) меня когда-нибудь — раздавит.

Народ — всё критики, из некритиков — Пяст[647], очень больной, тяжко и громко дышащий, и трогательно старающийся быть как все, и чем больше старается — тем безнадежней отличается.

Мур как будто выздоровел, целую пятидневку ходит в школу, но новая напасть: ему хотят привить тиф, а я боюсь, п<отому> ч<то> к 6 ч<асам> иногда еще повышается, и боюсь за сердце — ослабленное. Пока что — оттянула и написала Струкову[648] — что посоветует.