— Когда увидимся? Если к вам теперь действительно ходит метро могли бы как-нибудь выбраться с Муром. Если Вы к нам — только сговорившись — была бы Вам сердечно рада.

Пока же — сердечный привет Вам и Вашим![188] И еще раз — спасибо.

                                             МЦ.

Что С<ергей> Я<ковлевич> ни в какой уголовщине не замешан, Вы конечно знаете[189].

Прочтите Процесс!

Впервые — СС-7. С. 648 (публ. Р. Дэвиса по копии с оригинала из русского архива в Лидсе). Печ. по тексту первой публикации.

Vanves (Seine) 65, Rue J<ean->B<aptiste> Potin

23-го декабря 1937 г., четверг

               Дорогая Ариадна!

Вы меня совершенно поражаете: Вы поступаете, как я — раньше, как я — бы, как я внутри себя (а иногда (и сейчас) и вне себя) — всегда. И э́то соответствие: я только утром послала Вам книгу Noël[190], уже села за письмо, но вдруг охватила безнадежность: сказать — всё, и я спокойно отложила листок — точно уже написала: вот он сейчас передо мной, с готовым конвертом. И вдруг — стук: — C’est bien là и т. д. — Oui. (Я от стука давно чудес не жду.) — Un colis pour Vous. — Vous devez Vous tromper, je n’attends rien. — Si, c’est pourtant bien pour Vous…^{73}

Расписываюсь, отпускаю (уходит — радостный) и — первое что у меня в руке — ёлочка с фиалками, оба — живые! и первое, что́ у меня в сознании — или в сердце — (у меня это одно) — Вы. И — ТА́К — и — ЕСТЬ.

Ну́, вот.

Обнимаю Вас, благодарю за каждую отдельность («Всесильный Бог деталей — Всесильный Бог любви»…)[191], за всё, за всю Вас: за то, что это — есть. И было в моей жизни.

После праздников — большое письмо. Мое, ненаписанное, начиналось, а м<ожет> б<ыть> кончалось — так: Завтра Сочельник, и я знаю, что Вам больно, как Вам больно, и хочу чтобы Вы знали, что я знаю.

Пишите про себя и про детей и про планы. И про жизнь дней. — Приедете? Обнимаю еще и еще.

                                             М.

Впервые — Письма к Ариадне Берг. СС-7. С. 512. Печ. по СС-7.

<3има 1937 / 38 г. Ванв>

               Милые дети[192],

Я никогда о вас отдельно не думаю: я всегда думаю, то вы люди или нелюди (как мы). Но говорят, что вы есть, что вы — особая порода, еще поддающаяся воздействию.

Потому:

— Никогда не лейте зря воды, п<отому> ч<то> в эту же секунду из-за отсутствия этой капли погибает в пустыне человек.

— Но оттого, что я не пролью этой воды, он этой воды не получит!

— Не получит, но на свете станет одним бессмысленным преступлением меньше.

— Потому же никогда не бросайте хлеба, а увидите на улице, под ногами, подымайте и кладите на ближний забор, ибо есть не только пустыни, где умирают без воды, но и трущобы, где умирают без хлеба. Кроме того, м<ожет> б<ыть> этот хлеб заметит голодный, и ему менее совестно будет взять его та́к, чем с земли.

Никогда не бойтесь смешного и, если видите человека в глупом положении: 1) постарайтесь его из него извлечь, если же невозможно — прыгайте в него к нему как в воду, вдвоем глупое положение делится пополам: по половинке на каждого — или же, на худой конец — не видьте его.

Никогда не говорите, что так все делают: все всегда плохо делают — раз так охотно на них ссылаются. (NB! Ряд примеров, к<отор>ые сейчас опускаю). 2) у всех есть второе имя: никто, и совсем нет лица: бельмо. Если вам скажут: так никто не делает (не одевается, не думает и т. д.), отвечайте: — А я — кто.

В более же важных случаях — поступках —

— Et s’il n’en reste qu'un — je serai celui-là^{74} [193].

Не говорите «немодно», но всегда говорите: неблагородно. И в рифму — и лучше (звучит и получается).

Не слишком сердитесь на своих родителей, — помните, что они были вами, и вы будете ими.

Кроме того, для вас они — родители, для себя — я. Не исчерпывайте их — их родительством.

Не осуждайте своих родителей на́ смерть раньше (ваших) сорока́ лет. А тогда — рука не подымется!

Увидя на дороге камень убирайте, представьте себе, что это вы бежите и расшибаете нос, и из сочувствия (себе в другом) — убирайте.

Не стесняйтесь уступить старшему место в трамвае.

Стесняйтесь — не уступить.

Не отличайте себя от других — в материальном. Другие — это тоже вы, тот же вы (Все одинаково хотят есть, спать, сесть — и т. д.).

— Не торжествуйте победы над врагом. Достаточно — сознания. После победы стойте с опущенными глазами, или с поднятыми — и протянутой рукой.

— Не отзывайтесь при других иронически о своем любимом животном (чем бы ни было — любимом). Другие уйдут — свой останется.

Книгу листайте с верхнего угла страницы. — Почему? — П<отому> ч<то> читают не снизу вверх, а сверху вниз.

Кроме того — это у меня в руке.

Наклоняйте суповую тарелку к себе, а не к другому: суп едят к себе, а не от себя 2) чтобы, в случае беды, пролить суп не на скатерть и не на vis-a-vis^{75}, а себе на колени.

Когда вам будут говорить: — Это романтизм — вы спросите: — Что такое романтизм? — и увидите, что никто не знает, что люди берут в рот (и даже дерутся им! и даже плюют им! запускают <пропуск одного слова> вам в лоб!) слово, смысла к<оторо>го они не знают.

Когда же окончательно убедитесь, что не знают, сами отвечайте бессмертным словом Жуковского[194]:

Романтизм — это душа.

Когда вас будут укорять в отсутствии «реализма», отвечайте вопросом:

— Почему башмаки — реализм, а душа — нет? Что более реально: башмаки, которые проносились, или душа, к<отор>ая не пронашивается. И кто мне в последнюю минуту (смерти) поможет: — башмак?

— Но подите-ка покажите душу!

— Но (говорю их языком) подите-ка покажите почки и печень. А они все-таки — есть, и никто своих почек глазами не видел.

Кроме того: что-то болит: не зуб, не голова, не живот, не — не — не —

— а — болит.

Это и есть — душа.

Мозг слишком умный: он знает, что не́ от чего грустить.

Чем люди пишут стихи и чем их понимают? (Довод в пользу души/)

Журавль и синица.

Нет, ложь, ложь и глупость: что́ делать с синицей и вообще — с птицей в руках?

Есть вещи, к<отор>ые нехороши в руках, хороши — в воздухе.

Журавль, например.