Дорогие Богенгардты!
Прощайте!
Проститься не могла — потому что только в последнюю минуту, доглядывая последнюю записную книжку — нашла ваш адрес. (Дважды писала Вам по старому и никогда не получила ответа.)
Спасибо за всё!
Даст Бог — встретимся.
Оставляю Всеволоду свои монеты[459] — и музейный знак моего отца[460]: не потеряйте адреса:
Маргарита Николаевна Лебедева
18 bis, Rue Denfeit-Rochereau
Paris, 5-me.
— только пусть Всеволод сначала запросит — когда придти, или сообщит — когда придет.
2-ой эт<аж>; направо.
Страшно жаль расставаться.
Непременно расскажу С<ереже>, какими вы нам были верными друзьями.
Обнимаю всех вместе — и каждого порознь — желаю здоровья и счастья в детях — и чтобы всем нам встретиться.
М.
<Приписки на полях:>
Мур горячо приветствует. Он — колосс, растут усы, а за дорогу, пожалуй, отрастет и борода!
Если смогу — напишу. Помнить буду — всегда.
Впервые — ВРХД. 1995. № 171. С. 181–182. Публ. Е.И. Лубянниковой и Л. А. Мнухина. СС-6. С. 651–652. Печ. по СС-6.
13-39. А.А. Тесковой
7-го июня 1939 г., среда
Дорогая Анна Антоновна! Пишу поздней ночью — или очень ранним утром. (Я так родилась — ровно в полночь: — Между воскресеньем и субботой — Я повисла, птица вербная — На одно крыло — серебряная — На другое — золотая…[461]) Это — мой последний привет. Все дни — бешеная переписка, и разборка, и укладка, и бешеная жара (бешеных собак), в обычное время я бы задыхалась, но сейчас я — и так задохну́лась: всем — и, как йог — ничего не чувствую. Жалею Мура, который — от всего — извелся — не находит себе места — среди этого развала. Ну́ — скоро конец, а конец — всегда покой. (Конца — нет, п<отому> ч<то> сразу — начало).
Спасибо за ободрение, Вы сразу меня поняли, всю мою глубоча́йшую неохоту, но неохота — иногда — пуще воли (пословица: «охота пуще неволи»), выбора не было: нельзя бросать человека в беде, я с этим родилась, да и Муру в таком городе как Париж — не жизнь, не рост… — Ну́ — вот.
Спасибо за те тропинки детства, но и за другие не менее родные, спасибо — за наши. Тропинки, превратившиеся в поток — когда-нибудь — сам — докатится и до Вас: поток — всегда сам! и его никто не посылает — кроме ледника — или земли — или Бога… «Так и стою, раскрывши рот: — Народ! какой народ!»[462] Но Вы́ мой голос — всегда узна́ете.
Боже, до чего — тоска! Сейчас, сгоряча, в сплошной горячке рук — и головы — и погоды — еще не дочувствовываю, но знаю что́ меня ждет: себя — знаю! Шею себе сверну — глядя назад: на Вас, на Ва́ш мир, на на́ш мир… Но одно знайте: когда бы Вы обо мне ни подумали — знайте, что думаете — в ответ. В моей деревне — тоже сосны, буду вспоминать тот можжевеловый куст.
…Вы человек, который исполнил все мои просьбы и превзошли все мои (молчаливые) требования преданности и памяти. Та́к, как Вы, меня — никто не любил. Помню всё и за всё бесконечно и навечно благодарна. — Ответить не успеете, едем 10-го, подумайте о нас, и долго думайте — каждый день, много дней подряд. Желаю хорошего лета, отдыха, здоровья, тихих людей и хороших книг. Спасибо за Laurans-Tochter[463], увожу, не расстанусь никогда. За всё спасибо, как только поправимся — напишу. А встреча — будет!
Ваша всегда и навсегда.
М.
Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 183–184 (с купюрами). СС-6. С. 478-479. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 323–325.
14-39. Н.Н. Тукалевской
<Начало июня 1939 г.>[464]
Дорогая Надежда Николаевна!
Если Вы мне что-нибудь хотите в дорогу — умоляю кофе; везти можно много, а у меня — только начатый пакетик, а денег нет совсем. И если бы можно — одну денную рубашку, самую простую, № 44 (не больше, но и не меньше) на мне — лохмотья.
Целую Вас, вечером приду прощаться — начерно, т. е. в последний раз немножко посидеть[465].
Приду около 9 ч<асов>, м<ожет> б<ыть> в 9½ ч<асов>, но приду непременно.
Спасибо за все!
МЦ.
Впервые — ВРХД. 1981. № 135. С. 193 194 (публ. Г. Лимонт). СС-7. С. 655. Печ. по СС-7.
15-39. А.Э. Берг
7-го июня 1939 г.
Дорогая Ариадна! (Уже красным чернилом!)[466] Маковку нельзя, п<отому> ч<то> она круглая, т. е. маку́шку нельзя, возьмите — верхушку. она всегда острая. — У нас — еще хуже — пёкло, знаю это по другим, но сама ничего не чувствую: нынче не ела 24 часа и все дни сплю по 4 ч<аса> — да и то не сон, недавно заснула поперек кровати и проснулась оттого, что на голову свалилась целая вешалка с платьем (решившим, что мне — пора вставать: ее укладывать!)
(Пишу вздор.)
Икону отнесла к Лебедевым, надпись неожиданная — вроде слов Сивиллы — до нее нужно читать: «Все это так чудесно вышло…»[467], Ируся Л<ебеде>ва отнесет к Вашей маме сразу после экз<аменов>. (Я тоже держу экзамены, нет: один, но — какой!)
Адрес выучила наизусть и подам голос как только смогу.
Желаю Вам — счастья: того, чего никогда не желала себе. И оно — будет! Детям — здоровья и радовать маму. Обнимаю.
М.
Желаю Вам сына. И он — будет. (Ото и будет — счастье!)
Спасибо за всё. За все сады! Это и есть — висячие сады Семирамиды!
Пишите стихи!
Спасибо за Мура, Вы сразу его поняли.
P.S. Думайте обо мне каждый день — с 10-го по 15-ое.
Буду думать о Вас в каждой зелени, на каждой воле, и всё передам — тем полям! II на новый год буду думать… Когда не буду??
Не забуду.
М.
Впервые — Письма к Ариадне Берг. С. 127. СС-7. С. 538. Печ. по СС-7.
16-39. А.И. Андреевой
Еще Париж, 8-го июня 1939 г., четверг
Дорогая Анна Ильинична!
Прощайте.
Проститься не удалось, — все вышло молниеносно.
Спасибо за все — от Вшенор[468] до Ванва[469] (в которой Вы меня завели, а потом сами — уехали, но я не жалею: — «Был дом — как пещера…»)[470]
