Но он не спешил. Не перебивал. Не говорил, что мне «надо успокоиться» или что я «себя накручиваю».

Он просто сидел и ждал, пока я сама заговорю.

На втором сеансе он поставил между нами чайник с жасминовым чаем. Сказал, что запах помогает расслабиться. Я скептически хмыкнула, но выпила.

А на третьем — мы говорили почти весь час о музыке, которую он слушает в машине.

И только потом я поняла, что всё это время он вытягивал из меня то, что я обычно прятала глубже всего.

Через пару месяцев я ловила себя на том, что жду этих встреч.

Что думаю: «Вот бы он был здесь, он бы понял».

Он стал тем, кто слушал меня так, как не слушал никто.

Не только слова, но и паузы между ними.

И в этих паузах он находил больше правды, чем Виктор за все годы нашего брака.

Иногда я выходила от него с лёгкостью, будто оставила в его кабинете груз, который несла годами.

Иногда — с тревогой, потому что он задавал один-единственный вопрос, и я не могла перестать думать над ним всю ночь.

Я не знаю, был ли он моим другом или просто делал свою работу.

Но он стал единственным человеком, рядом с которым я чувствовала себя… в безопасности.

«Сначала всё было… безопасно.

Я приходила к нему, мы говорили. Иногда молчали. Он спрашивал о детстве, о моих страхах, о том, что снится мне по ночам.

А потом что-то изменилось. Я не знаю, в какой момент это произошло — может, когда он коснулся моей руки, чтобы остановить дрожь.

Или когда его взгляд задержался на мне чуть дольше, чем нужно.

Или когда я поняла, что, произнося моё имя, он вкладывает в него больше, чем просто рабочий интерес.

Мы начали видеться вне его кабинета.

Сначала — случайно, как будто так вышло. Потом — намеренно.

Он знал места, куда никто не заглядывает. Старый дом у реки. Заброшенную теплицу в саду его родственника. Маленький номер в отеле на окраине, где никто не задаёт лишних вопросов.

В этих местах я чувствовала, что мы — единственные люди на свете.

Он смотрел на меня так, будто видел всё, что я скрывала от остальных, и не отворачивался.

Говорил, что я слишком много времени провожу в клетке, и что с ним могу дышать полной грудью.

Я верила. Или хотела верить.

Каждое наше тайное свидание было похоже на вырванный из реальности кусок рая.

В его руках я забывала, кто я — жена Виктора, дочь той семьи, где всё решается за закрытыми дверями.

С ним я была просто женщиной, которую хотят не ради фамилии, а ради неё самой.

Он умел доставать из меня то, что я прятала даже от себя.

Словами, прикосновениями, тишиной между ними.

Иногда я ловила себя на мысли, что боюсь конца этой истории сильнее, чем всего, что может случиться, если нас разоблачат.

Я знала: мы играем с огнём.

Но я никогда ещё не чувствовала себя такой живой. »

Я закрыла дневник, но страницы будто прожгли ладони.

Слова мамы, такие тёплые, жадные к жизни… и одновременно пропитанные страхом.

Я почувствовала, как внутри начинает подниматься холодная волна — то самое чувство, которое я стараюсь не замечать в себе уже несколько недель.

Слишком знакомые интонации, слишком узнаваемое «он видит меня» и «только с ним я могу дышать».

Я снова раскрыла дневник, пальцы слегка дрожали, будто от холода, хотя в комнате было душно.

Чернила чуть расплывались от старости, буквы будто впивались в бумагу.

" Виктор подставил ко мне охранника. Его зовут Александр Семёнов.

Он хороший человек, я вижу это. Он не желает мне зла и просто делает свою работу. "

Я моргнула, перечитала имя ещё раз.

Александр Семёнов.

Оно уже всплывало в памяти — не ярко, но точно. Я видела его где-то… недавно. Но где?

Мозг тут же подкинул пару образов, и я резко оттолкнула их прочь.

Перелистнула страницу.

Чернила на ней были чуть бледнее, бумага — жёстче на ощупь.

Я хотела читать дальше… но между страниц что-то застряло.

Тонкий, жёлтоватый край выскользнул прямо в ладонь.

Фотография.

И в ту секунду, когда я её увидела, мир вокруг исчез.

Всё, что было — приглушённый стук сердца в висках и холод, разлившийся по коже.

На фото была она — моя мама.

И ещё кто-то.

Тот, чьё лицо я знала слишком хорошо, чтобы даже на секунду усомниться.

Я вцепилась в край снимка, и воздух в груди стал острым, как нож.

Эта фотография переворачивала всё, что я думала о своей семье.

И обо мне.

Я не видел Еву весь день.

С утра она куда-то исчезла, оставив после себя только запах её шампуня в коридоре и ту тишину, которая бесит сильнее любого крика.

После той ночи между нами всё стало… острым.

Мы будто ходили по лезвию: любое слово — и можно порезаться.

Она не спорила, не язвила, и это бесило в десять раз больше, чем её обычные выпады.

Я не знал, что хуже — когда она бросает мне в лицо колкие фразы или когда молчит, пряча что-то за этой своей выверенной маской.

Уже почти ночь.

Я возвращался в дом Лазаревых после встречи с Ильёй.

Дождь хлестал по лобовому, фары выхватывали из темноты куски дороги, и всё это только подогревало раздражение, которое уже и так сидело под кожей.

Илья, сука, «порадовал».

Сидел с этим своим спокойным лицом и зачитывал мне сводку, как будто мы обсуждали прогноз погоды.

По его словам, Савелий Троицкий — почти святой.

Чистые бумаги, безупречный бизнес, налоговые декларации — как учебник по финансовой грамотности.

Ни одной грязи, ни одного следа, даже парковочный штраф в архивах не всплыл.

Лапочка, блядь.

Прямо образец для подражания.

Можно в рамочку и на стену вешать, чтоб дети на него равнялись.

Я таких «чистых» видел.

Знаю, что за вылизанным фасадом всегда гниль.

Просто кто-то очень умный и очень опытный вовремя подтирает за ним следы.

Я вдавил педаль газа чуть сильнее.

Плевать, что мокро, плевать, что дорога скользкая.

Меня бесило всё: как медленно тянется время, как в висках пульсирует злость, как в груди сидит ощущение, что я что-то упускаю.

Её я не видел весь день.

Не знал, где она, чем занимается, с кем говорит.

И это жрало меня изнутри.

Каждый час, каждая минута, в которую она могла быть рядом, но не была.

Когда я свернул к дому Лазаревых, ночь уже густо легла на всё вокруг.

Двор был тихий, как кладбище.

Даже собака у соседей не гавкнула.

Внутри — ни одного звука, только мягкое эхо моих шагов по мрамору.

Я поднялся на второй этаж, на ходу стягивая с плеч куртку.

Я толкнул дверь в свою спальню, щёлкнул выключателем — и свет полоснул по комнате.

И замер.

Посреди комнаты, на моём стуле, сидела Ева.

Прямая спина, руки спокойно лежат на коленях, голова чуть наклонена.

Взгляд — прямо на меня.

— Чёрт… — выдохнул я. — Ева, что ты тут делаешь?

Она улыбается. Медленно, дерзко, так, что у меня внутри всё напрягается.

Поднимается со стула, подходит ближе, и я чувствую её запах ещё до того, как она дотрагивается.

— Я пришла к тебе, — шепчет она, и в голосе нет ни капли сомнения. — Хочу тебя.

Пальцы скользят к моей руке, цепляются, и она тянет меня за собой, будто я не двухметровый мужик, а её игрушка. Мы падаем на кровать, и в тот же миг она оказывается сверху.

Колени упираются по бокам, волосы падают на лицо, глаза горят.

Её губы накрывают мои — горячо, резко, с такой жадностью, что у меня в груди рычит зверь. Я отвечаю, сминая её рот, прижимая к себе, будто хочу вдавить в матрас.