— Что? — я вскинула брови, едва удержавшись, чтобы не рассмеяться прямо ей в лицо.

— Слезьте. Здесь не танцуют на столах, — повторила она, глядя на меня снизу вверх.

— Ах вот как, — я медленно наклонилась к ней, чтобы перекричать музыку. — И кто это говорит? Девочка, которая носит подносы и получает на чай от таких, как я?

Подруги внизу прыснули от смеха, а Лена толкнула меня в лодыжку, подзадоривая.

— Слушай, милая, — я специально смаковала каждое слово, — я трачу за вечер больше, чем ты вообще видела в своей жизни. Твои правила — это для таких же, как ты, а не для меня.

Она молчала, но я видела, как у неё дернулся подбородок.

— О, что? — я склонила голову набок. — Обиделась? Не переживай, может, если будешь хорошо работать, через лет десять у тебя тоже будет платье, как у меня. Хотя… нет. Оно стоит, наверное, твой годовой доход.

Смех подруг стал громче, кто-то за соседним столиком даже обернулся.

— Так что давай, разворачивайся и иди дальше таскать свои бокалы, — я махнула ей рукой, как надоедливой мухе. — Пока я не попросила уволить тебя прямо сейчас.

Её губы побелели от того, как сильно она их сжала. Она ничего не ответила, просто развернулась и ушла, но я всё равно крикнула ей вслед:

— И улыбнись хоть раз за вечер, а то так и сдохнешь в этой дыре!

Подруги визжали от смеха, а я, распаляясь, подняла бокал над головой, чувствуя себя центром внимания.

— Всё, хватит, — знакомая крепкая хватка сомкнулась на моём запястье.

Кира резко дёрнула меня вниз, и я, потеряв равновесие, чуть не упала ей на плечо.

— Эй! — возмутилась я, но она уже оттащила меня от стола, пробираясь сквозь толпу.

Мы остановились у нашего столика, и она впилась в меня взглядом.

— Это что сейчас было, Ева? Ты зачем так с девушкой разговаривала? Ты себя слышала вообще?

— Ну… — я пожала плечами, откидываясь на спинку диванчика, — она сама нарывалась. И вообще, Лена сказала…

— Лена? — Кира скрестила руки на груди. — Ты серьёзно сейчас? Ты слушаешь Лену, у которой мозги только на то, как напиться и вляпаться в неприятности?

— Сегодня Лена — весельчак, — я улыбнулась, чувствуя, как пьяная наглость снова тянет меня к этой легкомысленности. — И я хочу веселиться.

— О, я знаю, как нам будет ещё веселее, — Лена появилась словно из ниоткуда, усаживаясь рядом и лукаво щурясь.

Она вытащила из маленькой блестящей сумочки прозрачный зип-пакет с несколькими белыми таблетками.

— Девочки, — протянула она с той же интонацией, как будто предлагала конфеты, — самое время перейти на новый уровень.

Кира сразу побледнела.

— Ты совсем с ума сошла?

Лена пожала плечами.

— Расслабься, это лёгкое. Для настроения. Ева же не против… правда, Ев?

Я моргнула пару раз, и будто пелена слегка спала.

Лицо выпрямилось, голос стал твёрдым и резким:

— Ты что, дура? — слова вылетели так, что Кира даже вздрогнула. — Убери это дерьмо, Лена.

Лера моргает.

— Что?

— Убери. Это. Сука. Прямо сейчас. — я почти рычу.

Она застывает, не понимая, в чём проблема.

— Ты же знаешь, — я поднимаюсь, медленно, шаг за шагом. — Ты, блядь, отлично знаешь, что я это ненавижу.

Теперь весь стол замер.

Кира сжимает губы.

Яна нервно отводит взгляд.

Даже музыка, кажется, звучит глуше.

Я вытягиваю руку, отнимаю таблетку, сжимаю в кулак — и швыряю её в ближайший бокал.

— Это не про расслабиться. Это про убить себя тихо, по кусочкам. — Я наклоняюсь ближе. — Тебе норм. Мне — нет.

Лера пытается усмехнуться, но выходит нервно.

— Господи, драм-квин проснулась…

— Заткнись, Лера. Пока я не напомнила, как ты плакала в «Мерседесе» с дилером, который тебя кинул. Тебе не понравится, если я верну эту историю в паблик.

Она замирает. Губы поджимаются. Глаза округляются.

Всё. Сдулось.

Моментально.

Я медленно отступаю назад, по пути забирая свой клатч и телефон.

Чёрное платье снова скользит по бёдрам. Волосы каскадом падают на спину.

Перед тем как уйти, я поворачиваюсь, глядя на них через плечо.

Улыбаюсь. Ядовито.

— Я поехала домой. Пока, тупые сучки.

Я вышла из клуба, как королева сгоревшего замка — гордая, холодная и вся в дыму.

Чёрный кабриолет ждал там, где я его оставила, — будто верный зверь, готовый снова нести меня в ночь.

Щелчок замка. Тяжёлая дверь. Холодный запах кожи и бензина. Я скользнула внутрь, пальцы привычно обняли руль.

Ключ повернулся, мотор взревел низко, хищно, словно приветствуя меня.

— Домой, — пробормотала я, будто железо могло слушать.

Дороги в этот час были почти пусты. Фонари мелькали в окнах — жёлтые столбы, резали темноту на части. Асфальт тянулся бесконечной лентой, и каждый новый метр под колёсами казался обещанием, что я снова держу жизнь в руках.

Педаль под ногой поддалась. Чуть сильнее, чем нужно. Адреналин приятно кольнул грудь. Машина слушалась, будто была частью меня. Музыка в колонках била ритм в висках, и на короткое, опасное мгновение я поверила, что всё под контролем.

Я даже улыбнулась. Дура.

И тогда тьма на обочине шевельнулась.

Сначала я решила, что это иллюзия, очередная тень фонаря. Но она не исчезла.

Она шагнула.

Резкий рывок руля.

Шины завизжали, вцепились в асфальт. Сердце сорвалось. Воздух в лёгких превратился в огонь.

И тут — дерево. Огромное, тёмное, чужое, вырастающее прямо передо мной.

Удар разорвал всё.

Глухой, плотный, будто выстрел прямо в грудь. Тело дёрнулось вперёд, лоб встретился с рулём. В глазах вспыхнули белые искры.

Боль. Настоящая, жгучая, как будто череп раскололи изнутри.

Мир пошатнулся, фонари превратились в размазанные кроваво-жёлтые пятна.

Воздуха не хватало. Я хватала его рвано, но с каждым вдохом в горло тянулось что-то металлическое, тёплое — кровь. Смешивалась с запахом бензина, жгла ноздри.

Веки стали тяжёлыми, руки обмякли. Всё уходило в туман.

И вдруг — резкий скрежет. Дверь кабриолета взвыла и поддалась, словно её вырвали голыми руками.

Холод ворвался внутрь. Ночной воздух хлестнул по лицу — острый, пахнущий дымом, бензином и… чем-то ещё.

Я заставила глаза открыть хоть на миг. И увидела его.

Фигура, чёрная, как сама ночь, заслонила свет фонаря. Высокий. Невозможный. Он будто не шёл, а возник из тьмы.

Высокий, широкоплечий, Резкая линия скул, сжатые губы. Движения быстрые, решительные, как у человека, который привык действовать, а не думать.

— Чёрт… — он произносит тихо, но я всё равно слышу.

Тёплые, сильные руки подхватывают меня под спину и колени, вырывая из смятого салона. Я дёргаюсь, но сил сопротивляться нет — только слабое дрожание в пальцах.

— Не спи, слышишь? — его голос низкий, глухой. Он не спрашивает, не умоляет, а приказывает.

Голова бессильно падает на его плечо, и я вдыхаю запах — кожа, лёгкая горечь сигарет, что-то тёплое и опасное.

— Держись, девочка, — он говорит тихо, почти вкрадчиво, и мои веки окончательно смыкаются.

Последнее, что я успеваю заметить, — быстрый поворот его головы, будто он проверяет, нет ли кого-то поблизости.

Я просыпаюсь рывком — будто кто-то дёрнул меня из глубокой, вязкой воды.

В висках стучит молотком, во рту сухо, а желудок протестует даже против слабого движения.

Комната… моя комната. Белые шторы, лёгкий утренний свет, запах дорогого парфюма, которым всегда пропитано постельное бельё.

Как я здесь оказалась?

Вчера… клуб, музыка, алкоголь. Смех подруг, Лена с её таблетками. Всё остальное — белое пятно.

— Наконец-то ты проснулась, — раздаётся рядом.

Я вздрагиваю и поворачиваю голову. На стуле возле кровати сидит Тамара Васильевна — домоправительница, женщина лет пятидесяти с идеальной прямой спиной и холодным взглядом, за которым прячется вечная забота.