Мышцы на его челюсти снова напряглись, а пальцы сжались так, что костяшки побелели.

— Ева… — его голос стал низким, почти рычащим. — Что, блядь, это значит?

Я никогда… никогда, блядь, не мог представить, что увижу такое.

Не в кошмарах, не в самых грязных догадках.

Я стоял, вцепившись в край стола так, что доска под пальцами хрустела.

Перед глазами — это чёртово фото.

Её мать. Астахов. Савелий, мать его, Троицкий.

И не просто рядом — а так, будто между ними не границы, не приличия, а общая постель и слишком много тайн.

В голове гул стоял, как от выстрела в упор.

Я пытался найти хоть одну логику, хоть одну нитку, за которую можно потянуть, но их было слишком много, и каждая вела в дерьмо.

Астахов — ладно, он из тех, кто всегда влезает туда, куда не просят. Но Савелий? Савелий, блядь, в этой картинке?

Он же… он же сейчас сука, должен быть на другом конце поляны, под прицелом. А выходит, что он был в центре этого всего задолго до меня.

Я никогда не любил чувствовать себя пешкой. Но в эту секунду — я почувствовал именно это.

Кто-то двигал мной всё это время.

Кто-то знал больше, чем я.

И, похоже, этот кто-то — женщина, которая сидит напротив и держит эту фотографию, как чёртову гранату без чеки.

Я поднял глаза на Еву.

Она не отвела взгляд. Даже не дрогнула.

И это, блядь, бесило сильнее всего.

Потому что я не знал — она тоже в игре, или просто стала её заложницей.

В груди что-то сжалось так, что я едва мог дышать.

Смешалось всё: злость, недоверие, желание вырвать у неё этот снимок и прижать к стене, пока она не расскажет всё.

Я ненавижу, когда у меня нет контроля.

А сейчас я его потерял полностью.

И, блядь, хуже всего — я даже не был уверен, хочу ли я его вернуть.

Я выпрямился и сделал шаг к ней.

— Говори, — выдохнул я, но это больше походило на приказ, чем на просьбу.

Она сидела, всё так же сжимая фото в руках, и смотрела прямо в меня.

— Что именно ты хочешь услышать, Вадим? — её голос был тихим, но в нём скользила насмешка.

— Всё, блядь, — шагнул ближе, — каждую деталь, каждое слово, каждую грязную правду, что ты знаешь.

Она подняла фотографию и чуть наклонила, будто любовалась ею.

— Красивые, правда? — тихо сказала она. — Они были ближе, чем ты можешь себе представить.

— Ева… — я чувствовал, как внутри начинает подниматься та самая волна, что всегда заканчивается либо дракой, либо тем, что я её трахну так, что она неделю ходить не сможет. — Не играй со мной.

— А может, ты боишься, что правда тебе не понравится? — её бровь чуть дрогнула, и в этот момент мне захотелось разорвать между нами это расстояние.

— Я не боюсь, — прошипел я, — я хочу знать, с кем, нахрен, я имею дело.

Она встала. Медленно, с тем самым движением, которое всегда бесило меня своей хладнокровностью.

Подошла ближе, так что я почувствовал её дыхание у губ.

— С теми, кто всегда был здесь, Вадим. Просто ты раньше этого не видел.

— Фёдор. Савелий. И моя мать, — произнесла она медленно, каждое имя как удар молота. — Спали вместе. Все трое.

Я застыл. В груди что-то щёлкнуло, и воздух стал тяжёлым, как свинец.

— Это не просто похотливая грязь, Вадим, — её голос дрожал, но не от страха, а от ярости. — По её дневнику… они те, кто довёл её до самоубийства.

Внутри всё сжалось в холодный ком.

— Ты хочешь сказать…

— Я думаю, она не умерла от инфаркта, — перебила она, глядя прямо в глаза. — Я думаю, они её убили.

Эти слова ударили сильнее любого кулака.

Но Ева не замолчала, она будто специально вонзала нож глубже.

— И ещё… — она подошла ближе, и я почувствовал запах бумаги и пыли от старого дневника, — я думаю, что именно они, вдвоём, подставили твоего брата.

Я нахмурился, но она уже шла дальше, не давая мне времени переварить.

— Потому что он мешал им. Мешал встречаться с ней. — Она кивнула на фотографию, всё ещё сжатую в пальцах. — Это было слишком опасно. Он слишком много видел.

В комнате стало жарко, как в раскалённой клетке. Я слышал, как кровь бьётся в висках, и не мог понять, что именно сильнее — желание всё это отрицать или рвануть прямо к чёрту на поиски этих ублюдков.

— Ты понимаешь, Вадим, — она прошептала, но в этом шёпоте было больше стали, чем в крике, — это не твоя война против моего отца. Это намного хуже.

— Ты трахнул меня, — её голос сорвался, но в нём звенела ярость, — только чтобы добраться до документов моего отца?

Я открыл рот, пытаясь что-то сказать, но она взрезала воздух резче кнута:

— Заткнись, Вадим.

Я замер. Её глаза горели — не слезами, не страхом. Ненавистью.

— Я знала, что ты здесь не просто так, — её руки дрожали, но она сжимала фото, как нож. — И всё встало на место, когда я нашла у тебя в комнате папку.

— Ева… — выдохнул я, но слова тонули в её голосе.

— Не смей, — перебила она. — Папку с моими фотографиями. Год назад. Три месяца назад. Ещё и ещё… Ты следил за мной. Ты был рядом всегда, как тень. Как чёртов сталкер.

Её плечи ходили ходуном, дыхание сбивалось, но она не останавливала себя:

— И тогда, в клубе… перед аварией. Я вспомнила. Я видела тебя. Ты был там. Всё это время ты был рядом. И всё это время — лгал.

Её губы дрожали, но улыбка на них была кривой, почти безумной. Она вскинула голову, посмотрела прямо в меня — и в этих глазах было всё: слёзы, злость, желание.

— Но знаешь, что самое удивительное? — её голос сорвался в хрип. — Меня это не остановило.

Я застыл.

— Даже наоборот, — она сделала шаг ближе, и от её слов по коже прошёл ток. — Когда я поняла, что ты следил за мной… что ты лгал мне в лицо… что ты используешь меня ради игры против моего отца… — она сглотнула, вытирая слёзы тыльной стороной ладони, и хрипло рассмеялась. — Меня это только возбуждало.

Сердце ударило о рёбра, будто пыталось вырваться.

— Я, наверное, ненормальная, правда? — прошептала она. — Потому что всё это должно было вызвать у меня отвращение. Должно было. Но вместо этого… — её взгляд упал на мои губы, и дыхание сорвалось на стон, — я только сильнее захотела тебя.

Она качнула головой, будто сама себе не верила, и снова рассмеялась — горько, сломленно.

— Ненормальная. Совсем.

Она перестала смеяться. Голос сорвался на шёпот, но он был чётче выстрела:

— Я сейчас могу доверять только тебе.

Я замер.

— Поэтому предлагаю сделку. — Она медленно вытерла щеки, подошла ближе и встала так, что я чувствовал её дыхание. — Мы объединяемся. Команда. Я и ты против них.

Её глаза горели, как у зверя, загнанного в угол, но всё ещё готового рвать.

— Потому что я не хочу выходить замуж за того, кто трахал мою мать. — Слова упали в воздух, как нож на металл. — Я не позволю им дальше играть нами.

Она приблизилась ещё ближе, и я почувствовал, как её пальцы дотронулись до моей груди. Лёгко, почти невесомо, но от этого по телу прошёл ток.

— Ну что, Вадим? — она приподняла бровь, но голос был хриплым, почти сдавленным. — Ты согласен?

— Ты хочешь, чтобы мы… — я чуть прищурился, — стали командой?

— Команда, — её губы чуть тронула усмешка, — с привилегиями.

Я провёл взглядом по её лицу, пытаясь понять, где заканчивается игра и начинается правда.

— И ещё, — добавила она, не отпуская, — надо узнать, как в этом замешан мой отец.

Я сжал её плечи чуть сильнее, чтобы она посмотрела прямо на меня.

— Ева… а что насчёт нас?

Она склонила голову набок, и в глазах мелькнул тот самый холод, от которого у меня внутри всё сжималось и закипало одновременно.

— Вадим, я повторяю, — произнесла она чётко, будто вырезая каждое слово, — это всё временно. Просто… наслаждение.

— Нет, блядь, — рыкнул я, чувствуя, как в груди поднимается злость, смешанная с чем-то опасно похожим на одержимость. — Ты моя. Как я уже говорил тебе раньше. Моя.