— Лежать! Работает ОМОН!

Дверь выбили. В комнату ворвались люди в чёрном, автоматы, крики, команды. Всё слилось в гул, в хаос.

Савелий рванулся к окну, но его скрутили мгновенно, уложили лицом в пол.

Фёдор попытался поднять руки, заговорить, но ему тут же заломили локти и прижали к стене.

Я стояла, прижавшись к двери, и всё ещё не верила. Это было конец. Их конец.

— Ева! — я услышала голос, вырвавший меня из ступора.

Вадим.

Он появился в дверях, оттолкнув спецназовца, и метнулся ко мне. Его руки обхватили мои плечи, глаза бегали по моему лицу.

— Ты жива? Ты цела?

Я кивнула, и только тогда слёзы вырвались сами, по щекам, горячо и неконтролируемо.

А за спиной, под крики «руки за голову!», двоих людей, которых я ненавидела до дрожи, укладывали в наручники.

Фёдор ещё пытался смотреть на меня — его глаза были полны ярости и… предательства.

Савелий рычал, как зверь, но его голос уже тону в грохоте металла и сапог.

И вдруг…

В дверях появился он.

Отец.

Серый костюм, пальто перекинуто через руку, взгляд тяжёлый, ледяной. Он шёл медленно, не торопясь, словно всё происходящее — лишь спектакль, финал которого он заранее знал.

Фёдор замер, увидев его. Савелий тоже, хоть и пытался изобразить презрение.

Виктор остановился прямо перед ними. Его глаза были пусты, только сталь внутри.

— В вашем доме, — его голос прозвучал ровно, как приговор, — уже идут обыски. Все ваши бумаги, все ваши грязные сделки за последние четыре года — у нас.

Фёдор дёрнулся, но молчал. Савелий же зашипел, будто его ударили ножом.

— Из этого дерьма вы не выберетесь никогда. — продолжал папа холодно.

Он сделал паузу, шагнул ближе, и в его голосе зазвенело что-то личное, опасное:

— Даже твоя семья, Савелий, тебя не спасёт. Они уже отказались от тебя. Когда я им позвонил и рассказал всё про тебя — они выбросили твоё имя, как мусор.

Савелий захрипел, рванулся, но его прижали сильнее. Фёдор же закрыл глаза, и я впервые увидела — он боится.

Виктор медленно повернулся ко мне. Наши взгляды встретились, и впервые за всё время он чуть кивнул, едва заметно, будто признавая: «Ты сделала это».

А я… стояла, сжимая ладонь Вадима, и только сейчас по-настоящему поняла: всё закончилось.

И начнётся что-то новое.

Три месяца.

Целых три ебаных месяца.

Мы сидели в машине втроём: я, Ева и Илья. Двигатель был заглушен, но внутри всё равно гудело напряжение. Ева сжимала мои пальцы так крепко, что костяшки побелели, Илья курил одну за одной, даже пепельница уже не справлялась.

И вдруг — дверь. Скрежет металла. Стук шагов.

Он вышел.

Саша.

Мой брат.

— УРАААА, НА СВОБОДЕ, БЛЯДЬ! — его крик разорвал воздух, глухой и хриплый, но настоящий. Живой.

Я не помню, как выскочил из машины. Просто ноги сами вынесли меня. И вот уже я врезаюсь в него, обнимаю так, что будто хочу сломать рёбра.

— Брат… — у меня сорвался голос, горло сжало, но я не отпустил. — Брат, сука, ты жив!

Он засмеялся — грубо, надрывно, с кашлем. Но это был смех. Его смех.

— Жив, блядь! Я же обещал!

Илья подошёл, хлопнул его по плечу, сжал кулак, а Ева стояла чуть поодаль, и я видел, как у неё дрожат губы. Она отвернулась, но слёзы всё равно катились.

Саша прижал меня к себе, и я впервые за долгое время почувствовал, что мир не рухнул. Что всё это — не зря.

Саша выдохнул и наконец отстранился от меня. Его глаза — потемневшие, с красными прожилками, в них сидела усталость, но и что-то ещё… свобода. Он поднял взгляд — и заметил Еву.

Я видел, как он замер. Его плечи чуть опустились, дыхание перехватило.

— Чёрт… — пробормотал он почти себе под нос. — Она… красивая.

Ева подняла на него глаза, всё ещё в слезах, но с такой чистой улыбкой, что даже мне в тот момент перехватило горло.

Саша сделал шаг. Потом ещё. Встал прямо напротив неё. Она заметно растерялась, но не отступила.

— В последний раз, когда я тебя видел… — его голос был низкий, хриплый, будто ржавый от долгого молчания. — Ты была мелким подростком. Смешная, с косичками. — Он усмехнулся, качнув головой. — А сейчас… взрослая. Настоящая.

Ева сглотнула, слёзы блеснули ярче, но она выдержала его взгляд.

Саша неожиданно протянул руку, коснулся её плеча — легко, осторожно, словно боялся сломать.

— Спасибо, Ева. Если бы не ты… я бы до сих пор там гнил.

Она тихо выдохнула и покачала головой.

— Нет… это не я. Это мы. Все вместе.

Саша улыбнулся уголком губ, впервые за всё время по-настоящему.

— Всё равно… я это запомню.

Мы устроились в машине так, будто снова стали частью чего-то большого, сломанного, но живого. Я за рулём, рядом Илья. Сзади — Ева и Саша. И как же странно было видеть его там, на заднем сиденье, живого, свободного.

Первые минуты никто не говорил. В машине стояла тишина, только шуршание шин по асфальту и дыхание каждого из нас. Ева всё время украдкой поглядывала на Сашу — как будто проверяла, что он не растворится. А Саша сидел откинувшись назад, пальцы барабанили по колену — нервно, по привычке, которую, видимо, пронёс через всё это время.

Саша наконец нарушил тишину, его голос был низкий, сиплый, но уже не такой чужой, как в первые минуты:

— Куда мы?

Я перевёл взгляд на него в зеркало и коротко ответил:

— Домой. К Лазаревым.

Он чуть приподнял бровь, будто проверяя, правильно ли расслышал, но больше ничего не сказал. Только снова барабанил пальцами по колену.

Через 40 минут машина въехала во двор особняка. Мощные ворота закрылись за нами, и у меня в груди что-то щёлкнуло — чувство защиты, которое я так давно не испытывал.

Мы вышли из машины. Холодный воздух ударил в лицо. И в этот момент дверь дома распахнулась. На пороге стоял Виктор. Статный, строгий, но в глазах — напряжение. Он замер, увидев Сашу.

Несколько секунд — тяжёлое молчание. Потом Виктор сделал шаг вперёд, ещё один. Его взгляд метался, и впервые за всё время я увидел его не как хозяина всего и вся, а как человека, которому есть за что извиняться.

— Саша… — голос его сорвался, он сжал кулаки и снова разжал. — Я…

Он тяжело вдохнул, смотря прямо на моего брата:

— Прости.

Саша склонил голову, не отрывая от него глаз. Виктор добавил, с нажимом:

— Я не уберёг. Я допустил, что тебя подставили. Я тогда поверил не тем людям. Это моя вина.

Саша молчал. Только челюсть его напряглась, а пальцы всё ещё барабанили по бедру. Он выпрямился, встретил его взгляд, и сказал хрипло, но твёрдо:

— Ты мне не должен извинений, Виктор. Потому что виноват не ты. Но то, что я прошёл… — он прищурился. — Я это никому не прощу.

Виктор кивнул.

— И не нужно. Мы сделаем так, чтобы они больше никогда не поднялись.

Воздух на пороге был тяжёлый, как перед грозой. Но впервые за долгое время все мы стояли вместе. Живые.

Прошло два года.

Мы с Евой живём в своей квартире. Большой, светлой, в самом центре города. Я купил её специально — не как убежище, а как место, где будет только наше. Где нет теней прошлого и чужих голосов в стенах.

Но всё равно, каждую неделю, а иногда и чаще, мы приезжаем в дом к Виктору. Там всегда тепло. Там Тамара Васильевна кормит нас так, будто боится, что мы голодаем. Там Илья то и дело появляется с новыми историями о делах. Там Саша заскакивает, иногда с кем-то из своих ребят, и всегда с этим своим вечным ухмылом: «Ну что, живы-здоровы?»

Фирма теперь наша с Евой. Точнее — мы вдвоём управляем ей так, что Виктор иногда только головой качает:

— Даже не думал, что вы сможете так.

Он ушёл на пенсию. Спокойно, без истерик и без желания держаться за власть. Иногда я вижу, как он сидит на веранде с чашкой кофе, смотрит в сад и впервые за всё время просто… живёт. Не выживает.