Мир сужается. Гул голосов из зала за стеной глохнет. Остаётся только она. Эта чёртова девчонка, которая минуту назад была моей проблемой, моим раздражением, моей обузой.

А сейчас она — всё, что имеет значение.

— Со мной что-то происходит… — её голос тонкий, срывающийся, почти детский. — Я… не могу нормально дышать.

Она цепляется пальцами за ткань платья, дёргает её, будто это петля на шее. Грудь вздымается слишком резко, дыхание хрипит, сбивается.

— Растегни мне платье… пожалуйста… — её губы дрожат, слёзы текут по щекам.

— Ева, — я опускаюсь на колено рядом, хватая её за плечи. — Смотри на меня. Что случилось?

Она трясёт головой, судорожно глотает воздух.

— Не знаю… я просто… я подумала о маме… — и дальше всё рушится. Слова обрываются всхлипами, её тело мелко содрогается, как будто сама земля под ней дрожит.

Я слышу, как её дыхание рвётся клочьями, и в груди всё сжимается, будто кто-то затянул стальной обруч.Чёрт.

— Ева. — Я резко хватаю молнию на её спине, рву вверх, расстёгиваю так, что ткань поддаётся со скрипом. — Смотри на меня, слышишь? Дыши. Только дыши.

Она заваливается лбом мне в плечо, всхлипывает, как ребёнок, губы дрожат.

— Я не могу… я… не могу остановиться…

— Я не могу! — Ева всхлипывает, хватая воздух рвано, с хрипом. Грудь ходит ходуном, пальцы цепляются за платье так, что костяшки белеют. Она словно захлёбывается в собственном страхе.

— Успокойся, — рычу я, хватая её за подбородок.

— Я не могу! — её глаза расширены, красные от слёз, дыхание сбивается ещё сильнее. — Я задыхаюсь!

Я чувствую, как её тело бьётся под руками, дрожит, словно сейчас разлетится на куски. И понимаю — она утонет в этой панике, если я её не вытащу.

— Сука… — сквозь зубы. Я прижимаюсь ближе, пальцы сжимают её затылок, и прежде чем она успевает выдохнуть очередное «не могу», я врезаюсь в её рот.

Поцелуй не про нежность.

Он про власть. Про контроль. Про то, что я единственный, кто может заставить её остановиться.

Она всхлипывает прямо в мои губы, дёргается, но я не отпускаю. Глубже. Жёстче. Врываюсь, пока она не вынуждена вдохнуть вместе со мной.

— Дыши, — шепчу в её рот, снова целуя, снова крадя её воздух. — Со мной. Только со мной.

Она дергается, бьёт ладонью в мою грудь — слабый удар, без силы. Потом второй. И вдруг этот стук превращается в хватку. Пальцы цепляются за мой пиджак, будто за спасательный круг.

Её дыхание всё ещё рваное, но уже не такое сломанное. Я задаю ритм. Я беру её хаос и заставляю подчиниться.

Она стонет сквозь слёзы, губы дрожат под моими. Смешение соли и тепла. Вкус истерики и отчаяния. И моя ярость, что я вообще позволил ей дойти до такого.

Я отрываюсь на секунду, прижимаю её лоб к своему.

— Смотри на меня, Лазарева. — Мой голос низкий, хриплый, как удар. — Ты дышишь. Поняла? Ты. Дышишь.

Она захлёбывается новым всхлипом, но я снова ловлю её рот, глотаю этот крик, забираю его себе. Пока она не понимает ничего, кроме меня. Моих рук. Моих губ. Моего контроля.

В этот момент — она не наследница, не проблема, не маленькая стерва. Она моя. Чёртова девчонка, которую я держу, пока она разваливается.

И я ненавижу себя за то, что это работает.

— Подъём, Лазарева.

Голос режет утреннюю тишину как нож. Я медленно открываю глаза и вижу его силуэт в дверях. Чёрная футболка, серые спортивные штаны, руки в карманах, и этот вид… будто он уже отжал сто раз и пробежал марафон, пока я спала.

— Сейчас шесть пятнадцать, — сообщает он тоном, будто это священная информация. — Зарядка.

— Ага. Запиши это себе в дневник, — бурчу я, переворачиваясь на другой бок и натягивая одеяло до макушки.

— Вставай.

— Отвали.

— Пять минут.

— Отвали, — повторяю уже в подушку, мечтая, чтобы он растворился в воздухе.

Тишина.

Щёлкнула дверь.

Он ушёл.

Я довольно улыбаюсь в темноте. Победа. Вот и всё. Альфа, контролёр, чёртов надзиратель — сдулся.

Я уже почти проваливаюсь обратно в сладкий сон, когда слышу шаги. Тяжёлые. Медленные. И это… нехорошо.

— Ева, — его голос ровный. Слишком ровный. — Последний шанс.

— Пошёл к чёрту, — отвечаю, даже не открывая глаз.

И вдруг — ледяной шок.

Кувшин. Полный. На мою голову.

Вода льётся по лицу, затекает в уши, стекает по шее и дальше под пижаму. Я вскрикиваю, вскакиваю, отбрасывая одеяло.

— ТЫ БОЛЬНОЙ?! — ору, вытирая лицо руками.

Он стоит надо мной, держа пустой кувшин, и даже не моргает.

— Ты не встала. Я исправил ситуацию.

— Идиот!

— Зарядка через три минуты, Лазарева. — Он бросает взгляд на мою пижаму, где ткань облепила тело, и угол его рта едва заметно дёргается. — Советую переодеться.

— Знаешь что, Морозов? — капли всё ещё стекают по лицу, и показываю на него пальцем. — Меня это достало. Прямо сейчас пойду к отцу и скажу, чтобы он тебя уволил к чертям собачьим.

— Удачи, — спокойно отвечает он, как будто мы обсуждаем прогноз погоды.

Это ещё больше подливает масла в огонь. Я швыряю полотенце на пол и вылетаю из комнаты. Ступени скрипят под босыми ногами, и я несусь по коридору, чувствуя, как волосы прилипают к щекам.

Дверь в родительскую спальню — распахиваю без стука.

— ПАПА!

Он вздрагивает так, будто в него выстрелили, подскакивает на кровати. Волосы растрёпанные, глаза полусонные, рубашка в складках.

— Что за... Ева?! Ты в своём уме?! — он приподнимается на локтях, оглядывая меня. — Почему ты мокрая?

— Вот ты ещё спишь, а я должна вставать и идти на зарядку с этим уродом! — выпаливаю я, размахивая руками так, что капли воды летят в стороны. — Знаешь, что он сделал? Вылил на меня кувшин с ледяной водой! Только потому, что я не встала!

Отец морщится, но я не даю ему вставить ни слова.

— А вчера! — я почти кричу. — Вчера он прицепил мою лодыжку наручниками к кровати! Наручниками, папа! Это не нормально! Это

уже какой-то… фетиш в стиле “психопат-надзиратель”! Уволь его. Немедленно.

Позади меня, у двери, Вадим всё так же стоит, прислонившись плечом к косяку. Его лицо — камень, взгляд прикован к отцу, но я знаю, что он слышит каждое моё слово.

— Папа, — повторяю, делая шаг вперёд. — Это ненормально. Я не собираюсь жить в доме, где меня приковывают к мебели.

Отец переводит взгляд с меня на Вадима. В комнате повисает напряжение, от которого у меня начинает подниматься пульс.

Отец откидывается на подушки, и в его лице постепенно проступает то холодное, стальное выражение, которое я терпеть не могу.

— Сядь, Ева, — говорит он ровно.

— Я не собираюсь садиться! — я почти шиплю. — Ты слышал, что он сделал? Это уже за гранью!

— Сядь, — повторяет он. На этот раз без эмоций, но от этого в животе неприятно сжимается. Я сжимаю губы, но всё-таки опускаюсь на край кровати.

— Вадим делает свою работу, — продолжает отец. — Именно ту, за которую я ему плачу. И, судя по твоему утреннему визиту, делает он её чертовски хорошо.

— Хорошо?! — я вскакиваю. — Ты считаешь нормальным, что он… что он…

— Я считаю нормальным, что ты наконец столкнулась с человеком, который не пляшет под твою дудку, — перебивает он. — И, между прочим, если он решил облить тебя водой, значит, ты этого заслужила.

— Папа! — я почти захлёбываюсь от возмущения.

— Всё, Ева, иди, — голос отца окончательный, как удар молота.

Я сжимаю кулаки, но спорить бесполезно.

Конечно, за мной уже стоит он. Вадим. Тень. Надзиратель. Мой личный кошмар.

Мы идём по коридору, и я чувствую, как изнутри всё кипит. Ноги сами останавливаются.

— Вчера ты меня целовал, — выпаливаю я, резко оборачиваясь к нему. — А сегодня выливаешь на меня ведро воды. Ты вообще нормальный?

Я хочу кричать, но не успеваю. Его ладонь мгновенно закрывает мне рот. Тёплая, жёсткая, тяжёлая. Глаза у него холодные, как ножи.