Её поцелуй рвётся, я чувствую, как её язык скользит жёстко, настойчиво. Я уже хочу перевернуть её под себя — но вдруг слышу чёткий металлический щелчок.

Я дёргаю рукой.

Запястье.

Пристёгнуто.

Моё сердце на мгновение останавливается, потом ухмыляется где-то глубоко внутри.

— Ева, — рычу я сквозь зубы, пытаясь сдержать смех и злость одновременно. — Что ты, блядь, делаешь?

Она отстраняется всего на пару сантиметров. Губы влажные, дыхание горячее, глаза сверкают — торжество и вызов одновременно.

— А что? — её голос дрожит не от страха, а от адреналина. — Тебе можно, а мне нельзя?

Я рву плечом, цепь натягивается. Чёрт. Сучка подготовилась.

Она резко отстраняется.

Словно сама испугалась того, что только что сделала.

Спрыгивает с кровати, поправляет платье, и идёт обратно к тому самому стулу, где я её застал.

Садится. Спина прямая, руки сцеплены на коленях.

Смотрит прямо на меня. В упор. Ни страха, ни улыбки. Только этот проклятый вызов в глазах.

— Я жду, Вадим, — произносит она медленно, будто каждое слово вбивает гвоздь. — Расскажи мне правду.

В комнате повисает тишина.

В груди сразу стало тесно, горячо, как будто кто-то резко открыл клапан, и злость пошла по венам.

Вся из себя хрупкая, но с глазами, в которых плескался вызов.

— Повтори, — сказал я тихо.

Она даже не моргнула.

— Вадим Морозов… или всё-таки Вадим Семёнов?

Улыбка сама скользнула на губы, но это была не улыбка — больше оголённый оскал.

В голове сразу вспыхнуло: Откуда? Кто ей сказал?

И вместе с этим — злое, холодное желание прижать её так близко, чтобы она поняла, что за каждое слово придётся платить.

— Ева… — выдохнул я медленно, растягивая её имя, как лезвие ножа по коже. — Очень опасно играть в такие игры, когда ты не знаешь правил.

Я резко дёрнул рукой.

Один раз. Второй. Металл скрежетал, дерево надсадно трещало.

На третий рывок что-то хрустнуло. Спинка кровати, к которой была пристёгнута сталь, не выдержала — деревянная деталь треснула пополам.

Наручник по-прежнему висел на запястье, но я был свободен.

Она не отвела взгляда. И это бесило.

Потому что я видел — она что-то поняла, что-то нашла, и теперь сидит передо мной, как будто у неё на руках туз, а я должен догадаться, какой.

Я шагнул вокруг стула, медленно, будто обходил добычу.

Пальцы скользнули по спинке, и я почувствовал, как её дыхание стало чуть быстрее, но она всё ещё держала маску.

— Откуда ты взяла это имя? — спросил уже жёстче.

на чуть наклонила голову, и в глазах мелькнуло что-то опасно-спокойное.

— Может, лучше поговорим о другом? — её голос был тихим, но в нём скользнул металл. — Например, зачем ты здесь.

Я не двигаюсь, жду.

— Чтобы накопать на моего отца… — она сделала короткую паузу, будто проверяя мою реакцию, — и вытащить своего брата из тюрьмы.

Слова упали между нами тяжёлые, как камни.

Внутри всё мгновенно напряглось, как натянутая струна.

Она знала. Не гадала — знала.

Взгляд стал уже не просто вызывающим, а почти торжествующим.

— Ты знаешь… — произнёс я тихо, но так, чтобы каждое слово резануло. Не вопрос — почти обвинение. Я смотрел на неё, как хищник, который ещё решает, убить ли добычу сразу или поиграть. — И как давно?

Она чуть наклонила голову, и этот жест — спокойный, будто между нами не натянулась струна, готовая лопнуть, — бесил сильнее, чем если бы она закричала.

— Не так давно, — сказала она ровно, без дрожи. Но я видел, как пульс у неё бешено бьётся в ямочке у шеи. — Но догадываться начала раньше.

Я сделал шаг ближе, не сводя с неё глаз.

— С чего? — голос стал тише, но тяжелее. Это был не интерес. Это был приговор.

Она чуть выдохнула, но взгляд не отвела.

— Когда поняла, что ты здесь не просто так. — Пауза. Медленная, намеренная, как затяжка перед последним словом. — А потом… я залезла в твою комнату.

Я остановился прямо за её плечом. Слишком близко, чтобы она могла это игнорировать.

— И что ты там нашла? — спросил я почти шёпотом, но так, чтобы ей захотелось отодвинуться.

Она обернулась, и в глазах мелькнуло что-то похожее на вызов.

Она поднялась со стула медленно, будто растягивала этот момент, давая мне время понять, что сейчас будет.

Глаза — тёмные, горящие, и в них не просто злость, а что-то острее, почти ненависть.

— Ты… — её голос был низким, но дрожал от напряжения. — Ты, сука, всё это время водил меня за нос.

Она подошла ближе, так близко, что я почувствовал запах её кожи — тёплый, с ноткой чего-то резкого, как электричество перед грозой.

И вдруг — резкий взмах руки. Хлёсткая пощёчина.

Голова чуть дёрнулась в сторону, а внутри — только нарастающий гул.

— Это тебе за то, что обманывал меня. — Вторая — ещё сильнее, с отдачей в её тонком запястье.

— За то, что обвёл меня вокруг пальца. — Третья, короткая, почти мгновенная, как выстрел.

Она не отводила взгляда, и я видел, что бьёт не только ладонями, но и словами, взглядом, всем своим телом.

Каждый удар — как плевок в лицо, как напоминание, что я допустил её слишком близко.

— Ублюдок, — выдохнула она, и в этом слове было всё: и боль, и предательство, и то, что она никогда не простит.

Я провёл языком по внутренней стороне щеки, чувствуя привкус крови, и медленно выпрямился.

Я поднял на неё взгляд, чувствуя, как с каждой секундой внутри всё сильнее сжимается в тугой, рвущийся наружу клубок.

— Ева, — произнёс я медленно, глухо, — то, что я говорил тебе о своих чувствах… наш секс… всё это было по-настоящему.

Она остановилась у двери, на секунду замерла, а потом медленно обернулась. В её взгляде не было ни капли дрожи — только холод, обрамлённый ледяной насмешкой.

— Не переживай, Вадим, — её голос был тихим, почти ласковым, но в каждом слове я слышал, как она режет по живому. — Я же сказала тебе ещё тогда: это временно.

Каждое слово било точнее и больнее, чем её пощёчины.

— Ты хочешь вытащить своего брата из тюрьмы, — она чуть склонила голову, будто рассматривая меня с новой стороны. — Я знаю, как тебе помочь.

Я сделал шаг к ней, и пол между нами будто стал короче.

— Ева… что ты, блядь, несёшь? — слова сорвались низко, глухо, с тем глухим раздражением, которое всегда предвещает взрыв. — Как ты, нахрен, можешь мне помочь?

Она не отступила. Наоборот — чуть подалась вперёд, так, что её взгляд впился в меня, как нож.

— Твой брат… — она произнесла это спокойно, но я чувствовал, что она нарочно тянет, заставляя меня ждать, — он сидит не из-за моего отца.

У меня в голове на секунду щёлкнуло пустотой.

— Повтори.

— Я сказала, — её тон стал жёстче, — что твой брат не сидит по вине моего отца.

Я схватил её за плечо и прижал к стене, так, что штукатурка глухо стукнула за её спиной.

— Откуда ты знаешь? — прорычал я, чувствуя, как пальцы впиваются в её кожу.

Её губы дрогнули в какой-то извращённой улыбке, и она тихо выдохнула:

— Боже… ты такой сексуальный, когда злишься.

Я даже не успел выругаться — она потянулась ко мне и прижалась губами. Поцелуй был не мягким, а дерзким, с укусом, с тем самым привкусом вызова, который в ней всегда сводил меня с ума.

Я почувствовал, как в груди рвануло что-то тёмное, первобытное, и уже хотел вцепиться в неё сильнее, вдавить обратно в стену, забрать этот поцелуй целиком… но она резко оттолкнула меня ладонью в грудь.

— Но это ничего не меняет, — сказала она, выпрямившись и глядя на меня с той ледяной уверенностью, от которой хотелось либо разбить ей эту маску, либо сорвать её совсем.

Ева прошла мимо меня, даже не обернувшись, и в комнате запахло её духами — сладкими, но с горьким шлейфом.

Подошла к столу, наклонилась, и я видел, как её пальцы обхватили какую-то потрёпанную тетрадь, лежавшую среди прочего хлама.

Она медленно подняла её, провела ладонью по обложке, будто сметала пыль.