Бывает, человеку одновременно везет и с должностью, и с фамилией. Разве что при сравнительном анализе достигнутых высот и умственных способностей исследователь откроет для себя картину вопиющей диспропорции, несоразмерности. Неактивная мыслительная деятельность с отмирающими мозговыми функциями, развитый пищеварительный тракт и разбухшая циррозная печень — картина, открывающаяся пытливому взору при изучении таких персонажей.

Мне искренне нравилось словосочетание «прокурор города Ленинграда Веревкин». Бот уж истинный был законоблюститель. Следовал строго «букве» закона и был пропитан его «духом». В начале 90-х годов XX века он был символом правопорядка на невских берегах. И не только символом, но и активным борцом против недругов «социалистической законности». Выявлял их и разоблачал.

Почему-то более всего его беспокоили геи. На заседании Президиума Ленсовета (городского парламента Санкт-Петербурга) рассматривался вопрос о регистрации первой в истории СССР организации, в пели и задачи которой входила борьба за права геев и лесбиянок (в Белом зале наблюдался аншлаг;. Полное название выглядело так: «Фонд защиты сексуальных меньшинств и культурной инициативы имени Петра Ильича Чайковского». Автором идеи создания структуры выступила известный культуролог Ольга Жук — маленькая хрупкая девушка с вечной сигаретой в мундштуке и сиплым голосом.

Во вступительном слове, адресованном депутатам Ленсовета, прокурор города Веревкин напомнил, что в РСФСР действует 121-я статья Уголовного кодекса, предусматривающая тюремное наказание за мужеложство. Затем он указательным пальцем ткнул в сторону Ольги Жук и безапелляционно вопросил:

— Вы знаете, чем в этом фонде занимается Ольга Жук?

Зал замер в ожидании чудовищного откровения прокурора. Госпожа Жук громко потребовала выражаться яснее.

— Она, она нарушает 121-ю статью УК РСФСР! — выпалил товарищ Веревкин.

— Это как же я ее нарушаю? — настаивала на более конкретной формулировке председатель Фонда имени Петра Ильича Чайковского.

— Вы!.. Да вы!.. Вы занимаетесь… э… мужеложством! — поставил точку Веревкин.

(В зале дикий смех, аплодисменты.)

По результатам голосования Президиума Ленсовета общественная организация «Фонд культурной инициативы и зашиты сексуальных меньшинств имени Петра Ильича Чайковского» зарегистрирована.

В году эдак 1997-м, зимним поздним вечером позвонила мне домой одна хорошая дама, которая возвращалась из Москвы на «Красной стреле». Поздоровалась со мной вежливо и говорит: «А вы знаете, что со мной в одном вагоне, в соседнем купе, едет в Санкт-Петербург генерал Макашев? Не хотели бы вы там организовать ему встречу с пикетом?» Надо сказать, что мысль устроить шумную акцию мне и самому в голову нагрянула, как только я услышал фамилию генерала-штурмовика. Спрашиваю у знакомой номер вагона, уточняю время прибытия поезда и кладу трубку. Через пару минут начинаю названивать всем друзьям и знакомым, чтобы пригласить ик любезно к 08.25 на четвертую платформу Московского вокзала. Согласилась составить мне компанию только Виктория Михайловна Уздина.

Уже глубокой ночью я отрыл в бельевом шкафу белую тонкую простыню, положил ее на паркетный пол и красной краскопультой написал: «Фашист Макашов, вон из Питера!» Со спокойной совестью лег спать. Утром вскочил, когда еще было темно. Свет в квартире не включал, чтобы не разбудить дорогую маму. Оделся, собрался, свернул высохший транспарант и помчался на Московский вокзал. С Викторией Михайловной мы повстречались прямо у «генеральского» 6-го вагона, где и развернули свой лозунг. Макашов вывалился из «Стрелы» злобный, невыспавшийся и матерящийся во все стороны. Его встречала тетка с баяном и пара ряженых казаков-скоморохов. Посмотрев в нашу сторону, он сплюнул и заявил, что таких расстреливать следует. Отвернулся и отвалил.

Добравшись до редакции (я работал тогда в газетке), обнаружил на столе записку от кол пег, которые сообщали, что моего звонка срочно ждет дома мама. Звоню. А она спрашивает:

— К нам что, домой этот подонок Макашов собирается?

— Нет, — отвечаю.

— Тогда почему у тебя в комнате на всем полу по паркету красной краской написано: «Фашист Макашов, вон из Питера!»? — недоумевает мама.

Не нахожу других слов, кроме как ответить вопросом на вопрос:

— А ты что, против этого текста?

— Да нет, просто странно…

Поклонники Григория Алексеевича Явлинского в начале 90-х годов XX века вывешивали его не самый удачный портрет в холле Ленсовета. С розовой бумаги на пробегающих мимо депутатов и журналистов смотрел лохматый мужчина с локонами трехдневной выдержки после душа. Надпись рядом с портретом гласила: «России нужны светлые головы!»

Оппоненты «Яблока» зеленым фломастером зачеркнули слово «светлые» и написали «чистые». Через час апологеты Григория Алексеевича синим фломастером перечеркнули «чистые» и вновь вывели «светлые». К вечеру неизвестные вандалы опять поставили жирный черный крест поверх «светлые» и начертали «мытые».

Более грубо Григория Алексеевича никто никогда не оскорблял и не называл его как-нибудь под лицом. Питерская интеллигенция всегда отличалась терпимостью.

Кандидат исторических наук и одновременно супруга знаменитого профессора в интервью крупному еженедельнику поделилась тайнами совместной жизни с известным человеком. О любимых фильмах, о театральных постановках, о поездках за город, о прогулках по набережным и особенностях семейной кухни, — всё рассказала. Рефреном беседы было постоянное подчеркивание семейной идиллии, бесконфликтности. Под конец разговора даже журналист, устав от такого единодушия и единомыслия, задал вопрос:

— И что, за все годы совместной жизни вы с ним совсем ни разу не поругались?

— Вы представляете, ни разу! — продолжала настаивать на своей версии дама. — Хотя, нет, постойте. Бывает, скандалим до хрипоты, почти до драки, когда смотрим программу «Поле чудес»…

Этими словами интервью и было завершено, что предоставило фантазии возможность вообразить, как сидят, прильнув к телеэкрану, профессор юриспруденции с доцентом истории и пытаются найти ответ на вопрос: «Какой грызун имеет большие уши, мощные лапы и линяет два раза в год, меняя окраску меха? Слово состоит из 6 букв». Профессор кричит «Кролик!» и бьет жену по голове увесистым томом комментариев к Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации. А доцент, проглатывая обиду, орет «Зайчик!» и хлещет по лицу мужа памятной медалью в честь декабристов. Ученые, они такие.

Девушку одного известного в Питере журналиста многие его коллеги за глаза называли «допинг-контролем». Она усердно следила за тем, где, когда, с кем и какой временной промежуток находится ее супруг, что он ест, сколько и чего пьет. Бывало, встретит она своего благоверного в темных кулуарах Лениздата и давай принюхиваться, в зрачки ему заглядывать, не слишком ли сужены или, наоборот, расширены.

Вспомнил я о «допинг-контроле» как-то раз в Кремле. В начале 90-х годов Съезд народных депутатов РСФСР в тысячный раз пытался выразить свое недоверие президенту Борису Ельцину. Главу государства депутаты внезапно вызвали «на ковер». Президент приехал быстро, но был несколько взъерошен. Обычно ухоженная прическа на голове главы государства на сей раз совсем отсутствовала, а на ее месте была длинная челка, закрывающая один президентский глаз.

«Он пьян! — донеслось со стороны депутатов-коммунистов. — Его надо немедленно освидетельствовать!»

Борис Николаевич дал весьма жесткий отпор законодателям-оппозиционерам и вышел в фойе к прессе. Журналистов же интересовал один весьма щекотливый вопрос, который и задал господину Ельцину корреспондент газеты «Куранты»: