На Ленине с броневика у Финляндского вокзала партия и советское правительство не сэкономили. Он не гремел в момент соприкосновения с летящими к нему предметами, и это позволяло незаметно для ночных прохожих вывести на пьедестале какое-нибудь недлинное идиоматическое выражение.

На Большом проспекте Васильевского острова уживались сразу два приятеля. Гулко воспринимающий разбивающиеся тупые предметы с краской (у здания районной администрации) и карликовый (в натуральную ленинскую величину) — за оградкой «Первой истребительной больницы». Маленький был особенно дорог и ценен. В морозные дни он бывал красиво облеплен сырыми куриными яйцами (мгновенно замерзавшими на свежем «минусовом» воздухе), а яркие масляные краски не высыхали сразу. Администрация медучреждения распоряжалась «отмыть», «очистить». Но всем этим невозможно заниматься на двадцатиградусном морозе. Сердобольные санитарки укутывали Ильича больничными клетчатыми одеялами; заматывая вождю вместе с телом и голову. Чтобы ветер не сдувал убранство, они перевязывали шею главного большевика веревками. Проезжавшие мимо в служебных машинах большие начальники негодовали при виде «греющегося» Ленина, требовали снять с него «одежды». Послушные медработники удаляли постельные принадлежности с истукана, и он красовался с клочьями разноцветной одеяльной шерсти, примерзшей к его туловищу и голове.

Любить и знать свой город, его историю, скульптурное наследие и убранство — первейший долг каждого истинного петербуржца. В детстве (еще при советской власти), исследуя монументальное наследие эпох зачаточного, недоразвитого и половозрелого социализма, мне удалось пройти с экскурсиями почти по ста десяти ленинским адресам, воздав должное товарищу Ульянову.

Среди прочих развлечений беседы с торговцами насьональ-патриотической прессы — та еще забава. Но борьба против фашистов не подразумевает выходных и проходных. Сколько раз увидишь нациста, столько раз и продемонстрируй свое пренебрежение к его деятельности, идеологии и персоне.

На Невском проспекте у Гостиного Двора существовал ранее забор, прозванный в народе «стеной плача». На нем активисты различной направленности вешали свои дацзыбао. Примечательным фактом являлась абсолютная безграмотность авторов самых отъявленных урапатриотическпх, русофильских тексгов. Подойдешь, бывало, к таким, укажешь авторам на «опечатки», а они тебя в знак благодарности жидом назовут и предложат «убраться в свой Израиль, грамотному такому».

Как-то раз я решил ответить ярчайшему представителю насьональ-патриотов:

— Ах, ну да, конечно. Какие ошибки? Русский народ всегда жил преданиями, былинами, устной речью. Из уст в уста передавал сказания. Но коварные и хитрые сионисты подослали к нему своих наймитов Кирилла и Мефодия, которые навязали русским людям письменность, алфавит, проклятый синтаксис с махровой пунктуацией…

Насьональ-патриот изумленно посмотрел на меня и произнес:

— И точно… Вот же сволочи!

С другим распространителем (на сей раз коммунистической прессы) случайно столкнулись в трамвае. Мимоходом я рекомендовал «товарищу» доплатить за провоз партийного багажа, а в ответ услышал то, чего от большевистского агитатора никак не ожидал:

— Да брось ты, мы же сейчас не на работе…

Вот так. Оказывается, это только мои принципы и убеждения все кормы КЗОТа нарушают.

12 января 1991 года я получил по физиономии. Хорошо меня стукнули, кровищи было море, и выглядел я весьма отвратно. Одно успокаивало за правое дело пострадал. А произошло следующее:

Советские войска захватили в Вильнюсе телецентр, телебашню и предприняли попытку пробраться в литовский парламент. Равнодушно смотреть на происходящие события мешали воспитание и убеждения Поэтому, с группой друзей взяв в руки флаг Литовской Республики, я пришел на Невский проспект, к станции метро «Гостиный двор», и развернулся там антивоенным пикетом. Петербуржцы нас поддерживали, сигналили из проезжающих мимо машин, подходили и брали листовки, делились свежей информацией, беседовали с нами на разные политические темы.

Драматической развязки мы не предполагали. Вдруг из метро вынырнул крупный усатый мужик с перекошенной от злобы физиономией, которую в ту пору мог опознать любой питерский антифашист. Это был национал-патриот Юрий Рейверов (позднее он числился помощником депутата Государственной Думы от нациствующей части фракции «Родина»). Окинув нас злобным взором, он решительно направился ко мне и выпалил такие слова: «Ну что, жидовская морда, сейчас мы ваших в Литве замочим, а потом и здесь возьмемся!» Мне так не понравилось его высказывание, что я, не задумываясь о возможном развитии событии, без запинки ему ответил: «А ты сам-то на себя в зеркало смотрел? Ты же чемпион породы! На любой собачьей выставке возьмешь первое место по экстерьеру!» Не успел я насладиться прелестью мною произнесенного, как кулак Рейверова въехал мне в лицо, разбив его до крови. Мои ответный удар отшвырнул Рейверова на пару метров, но дальше супостата я уже не наблюдал, ибо кровь залила глаза. На помощь пришел коллега-демократ и депутат Ленсовета Виталий Скойбеда, который обработал антисемита так, что мне уже было не обидно ради такого и самому пострадать. Виталий сражался с Рейверовым, как если бы перед ним оказались все оккупационные советские войска вместе взятые. В итоге мы победили. И первая кровь, пролитая в Петербурге за свободу Литвы, была не напрасной. Поздравляю дорогих литовских друзей с их независимостью. И скорблю по жертвам советской агрессии.

Восхитительно смотрелся пожар в питерском пожарном училище. Глаз не отвести. Языки пламени, искры, струи воды, маленькие люди в касках… Глядишь и понимаешь, что сам сделать что-либо бессилен. Результат независим от желаний стороннего смотрителя. Иной случай: портрет на стене рабочего кабинета, книги на полочке, настольные украшения и наградные цацки — активное действие здесь позволительно, поощрительно и эффективно. Любой замшелый и политически окрашенный офис можно преобразить едким замечанием или прямым действием.

В конце 80-х годов XX века в исполкоме Ленсовета карьерные советские чиновники решали важные государственные задачи по недопущению падения коммунистического режима и сохранению руководящей и направляющей роли КПСС. Запрещали демократические митинги, оказывали давление на подведомственные им СМИ (а СМИ тогда все были подведомственны компартии) и т. п. И хоть на дворе уже стояла вторая половина эпохи «перестройки и гласности», в умах, кабинетах и методах функционеров не менялось ничего. Кое-где еще обнаруживались рудименты прошлого в виде полного собрания сочинении Леонида Ильича Брежнева, а портреты Владимира Ильича Ленина по их количеству достигали сотен в каждом ведомстве. Это был самый вешаемый персонаж.

Александр Дмитриевич Б. ведал в Ленгорисполкоме разгонами уличных акций антикоммунистической оппозиции. В 1989 году в его кабинете оказался первый «гонец демократии» с уведомлением о грядущем митинге. Посланник, указав рукой на томик «Малой земли», пошутил, что «ветры перемен не коснулись этого стеллажа». Перестроечный вихрь за ночь сдул всю макулатуру прошлых годов с рабочего места Александра Дмитриевича. На следующий день представитель демократических сил констатировал открытость этого пространства свежему реформаторскому воздуху.

Годом позднее в Ленсовет пришли новые депутаты, те, кого так долго и упорно запрещали Александры Дмитриевичи и обком КПСС. Власть вроде бы сменилась, но антураж и стилистика остались старыми. Всюду со стен лукаво прищуривались Ильичи. Новым законодателям было некогда заняться декоммунизацией окружающей их среды. Поэтому пришлось брать инициативу на себя Вместе с коллегой Светланой Гаврилиной мы вооружились высокой стремянкой (потолки во дворце достигали 5–7 метров) и с деловитым видом пошли собирать портретный урожаи. Открывали двери депутатских офисов и без лишних разговоров приставляли лестницу к изображению вождя пролетариата. Депутаты реагировали на это как на что-то должное, нас принимали за специальную комиссию по чистке дворцовых интерьеров и восстановлению исторической справедливости.