Обычно ухищрение срабатывало безотказно. Обижались и ругались единицы. Среди них отдельно отмечу председателя Ленсовета Александра Беляева.

Первая его реакция на телефонный звонок журналиста в два часа ночи выглядела так:

— Линьков, ты бы еще в 5 утра позвонил. Совсем вы там с ума в «Смене» посходили.

— Хорошо, Александр Николаевич, я обязательно выполню вашу просьбу о пяти часах утра. Однако сейчас пришло сообщение о том, что Верховный Совет РСФСР намерен утром поставить вопрос о доверии правительству. Срочно требуется ваш комментарий.

— Даже если депутатам Верховного Совета завтра что-то и как-то удастся поставить, это не принесет им искомого удовлетворения. Их желания несоразмерны возможностям президента… (Далее следует еще монолог на полторы страницы, удачно ложащийся в пробел на полосе.)

Сдав готовый номер в типографию и подписав в пять утра сигнальный экземпляр газеты, звоню, как и обещал, спикеру Ленсовета:

— Здравствуйте, Александр Николаевич! Вы просили позвонить вам в 5 утра. Сообщаю, что ваше интервью опубликовано у нас на первой полосе.

— Сволочь! Я тебя лишу аккредитации. (Неблагодарный председатель городского парламента бросает трубку.)

А у президента России Ельцина в этот час по домашнему телефону охранник гораздо вежливее отвечал: «Борис Николаевич уже спит». Или: «Еще спит».

Настоящие журналисты всегда ответственно подходят к работе со словом, будь оно письменным или устным обещанием — без разницы.

«А объединяла всех этих прелестных дам одна большая дружба, поэтичности которой позавидовала бы сама Сафо» — данная строка из журналистского расследования деятельности супруги бывшего питерского губернатора Владимира Яковлева и трех ее подруг сыграла роль катализатора политического землетрясения в северной столице в начале 1998 года. В редакцию поступали гневные звонки чиновников, а автору на мобильный телефон от анонимных «авторитетов»:

— Слышишь, брат, «маму» нэ трогай, да.

— Простите, вы о чем и ком?

— Сам знаешь, про Сафо…

— Нет, подождите, ведь речь о ее поэтической переписке с Алкеем… Вы пользуетесь не теми исходными данными и источниками при прочтении текста…

— Ми голову тэбэ свэрнем за «маму».

А Смольный требовал опровержений, обещал закрыть редакцию и оставить без работы журналистов. Из комитета по печати звучал зубовный скрежет, доносились угрозы организовать визиты в газету налоговой полиции и инспекции.

Не желая становиться причиной массовых репрессий и торжества принципа «коллективной ответственности», я написал и отправил в Администрацию Санкт-Петербурга несколько вариантов опровержения:

— А объединяла всех этих прелестных дам одна большая дружба, непоэтичности которой позавидовала бы сама Сафо;

— Не всех этих прелестных дам объединяла одна большая дружба, поэтичности которой позавидовала бы сама Сафо;

— А объединяла всех этих прелестных дам одна большая дружба, поэтичности которой не позавидовала бы сама Сафо;

— А разъединяла всех этих прелестных дам одна большая дружба, поэтичности которой позавидовала бы сама Сафо;

— А объединяла всех этих непрелестных дам не только одна большая дружба, поэтичности которой позавидовала бы сама Сафо.

Пресс-служба губернатора так ничего и не выбрала из предложенных вариантов. Вместо этого из Москвы, куда пожаловался градоначальник, приехал «мальчик от хозяев» и уволил автора строк о поэтической дружбе, и еще коллегу Татьяну Ивановну Лиханову вместе с главным редактором (за соучастие и зловредную злокозненность в попустительстве моей разнузданности). Формулировка устного распоряжения московского руководства выглядела так: «Достебались!»

Редактор газеты, в которой я возглавлял отдел «Телевидение», вернулся из поездки в Германию. В первый же день после выхода на работу вызывает он меня к себе в кабинет и, пытливо заглядывая в глаза, спрашивает:

— Это правда, что ты за каждое интервью с телевизионными звездами берешь у них по 300 долларов США?

— Нет, неправда. У меня такса значительно выше. От шестисот начинается, — иронично отвечаю, даже не задумываясь над причиной возникновения у редакционного начальства столь серьезных подозрений и вопросов.

Через пару дней коллега из другой газеты рассказала мне о том, как некая особа (в то время ведущая новостей в эфире телеканала «ТВ-пятерочка») жаловалась моему главному редактору на то, что я беру интервью исключительно у успешных, богатых звезд экрана и режиссеров, а ее напрочь игнорирую. «Наверно, он получает от своих героев по 300 долларов США за публикацию», — заключила страдающая в забвении телевизионщица.

Узнав о причине давешнего диалога с главредом, я попытался вспомнить, как выглядит жертва моего невнимания. Даже заставил себя посмотреть вечерний новостной выпуск «ТВ-пятерочки». В студии сидела доярка-орденоносица в вечернем макияже и костюме графа Дракулы. Господи, ну что о красоте ее можно написать? Нельзя же оставить без внимания девичьи переживания, тем более девушка столь необычным образом пыталась пробиться на полосы нашей газеты. И с коррупцией следует как-то бороться.

Результатом размышлений стало короткое письмо, адресованное барышне-ведущей:

Дикторше «Информ-ТВ»,

Товарищ Б… М.

Дорогая товарищ Б…!

Я получил Ваше завуалированное предложение, переданное через посредника, сделать интервью с Вами за 300 долларов США. Сожалею, но наша встреча не состоится, поскольку в качестве интервьюируемых меня интересуют талантливые, высокообразованные, интеллектуальные люди. Если это девушки, то они должны быть хотя бы хороши собой. Поэтому не могу принять Ваши 300 долларов США. Оставьте их у себя. Купите на них что-нибудь из косметики или парфюмерии. Желаю творческих успехов.

С уважением, Руслан Линьков.

Ночью из дома я отправил свое послание по всем семи телефаксам телерадиокомпании «Петербург— 5-й канал»: директору студии, начальнику информационного вещания, дежурному «Информ-ТВ» и т. д. Полагал, что уж один-то из экземпляров достигнет-таки адресата. Днем в своей редакции на стене обнаружил приказ главреда нашей газеты о вынесении мне выговора «за неэтичное поведение». Достал ручку и дописал прямо на документе: «За внеслужебное сношение по факсу».

Часом позднее редактор опять приглашает к себе. Захожу. Он с порога интересуется:

— Ты что, обиделся на меня?

— Нет. За что?

— Ну, за приказ… Ты же обидел девушку…

— Да, послал ее по факсу… Может, я таким образом пытался добиться ее расположения, может, изъяснялся ей в любви! А если я с любимой девушкой поругаюсь, ты мне тоже выговор приказом оформишь и на доске повесишь?

— Нет, но если это будет иметь общественный резонанс…

— А как же без него?

— Ладно. — Редактор вышел из кабинета и снял с доски свой выговор.

Ночью раздается дикий треск мобильного телефона. Поднимаю трубку. На другом конце виртуального провода хриплый задыхающийся голос коллеги А.: «Мне плохо, я умираю, четвертые сутки температура 40. Ничего не помогает. Ужасные боли. Что можно принять, чтобы все это прекратилось мгновенно, и умереть? Ай, ой! Больно».

Вдыхаю воздуха и спрашиваю: «Подожди, тебе чтобы боль прекратилась или чтобы умереть? Уточни, пожалуйста».

А.: «Мне все равно. Ой!» Связь прервалась.

Выясняю адрес проживания А., вызываю туда платную «Скорую помощь», сам хватаю такси и мчусь на Витебский проспект, к дому больного. Приехал раньше «скорой». В дороге забыл номер квартиры, помнил только дом. Пришлось дожидаться врачей, которым по телефону продиктовал все полностью. Ну, вот и «скорая». Но почему-то она остановилась на углу у соседнего здания, дальше не едет и на мои размахивания руками не реагирует. Через минуту из-за угла выезжает вторая машина «скорой» и едет в моем направлении. Следом поспешает милицейский уазик. Останавливаются одновременно. Милиционер интересуется, «не здесь ли человека зарезали?». Получив отрицательный ответ, бежит к следующей «скорой».