Хоть наши русские моли и уступают ей в изяществе и грациозности, жаловаться на рацион питания им не приходится. Холодными зимами и теплыми летними вечерами им всегда есть чем поживиться, полакомиться — капроновые чулки модниц, меховые шапки олигархов и чиновников, свитера от лучших производителей Европы… Обнаруживаются такие деликатесы, о коих и пальцекрылки не мечтают.

Я видел шубу, роскошь которой удовлетворила бы супругу любого падишаха. Хвостиков мертвых горностаев и рыл куниц на ней было несчетное количество. Величественно стоял воротник из убитых соболей, и переливались, играя всеми гранями бриллиантов, инкрустированные пуговицы. Для гармоничного ношения мехового изделия полагалось надевать его в гарнитуре с шерстяными брюками и блузкой, сотворенными на основе меха особым образом умерщвленных хорьков или шиншилл. Цена носительницы богатого гардероба без труда устанавливалась при первом взгляде на гардеробно-гламурный ансамбль и коррелирующий с ним внутренний мир дамы «и ее внешние данные. О стоимости самого туалета (убранства) счастье узнать выпало мне в городе Париже (это во Франции).

На улице Фобур Сент-Оноре, подле роскошного и пафосного отеля «Риц», в самом дорогом квартале бутичной столицы мира, в витрине стоял манекен в полном облачении обычной дамы с петербургской улицы. К шубе петербурженки крепилась бирка с ценой 36 тысяч евро. К костюмчику — 17 тысяч евро. Это самый дорогой корм для моли, который я встречал в своей жизни! Страшно даже сказать, насколько удешевится такая шуба при одном только укусе питерского насекомого.

У дам петербургского света и полусвета есть рецепты сохранения внешнего блеска траченных молью меховых поделок. Их передавали по секрету из поколения в поколение. Чтобы шуба и иные основные фонды петербурженок быстро не обесценивались и не амортизировались, моль побеждают любовью. Ей подкладывают для съедения более распространенные шерстяные одежки и много выгуливают. О последнем факте я лично узнал 27 мая (когда на улице стояли теплые погоды и термометр констатировал плюс 25 градусов имени Цельсия). Открыла мне глаза на сей способ ублажения насекомого та же особа в шубе с инкрустированными пуговицами. Она манерно, как на подиуме, вышагивала по Марсову полю в сторону Вечного огня, зажженного в память о жертвах февральской революции 1917 года. Ей было не холодно. Шуба из трех умученных котиков сохраняла естественное тепло человеческого тела и не пропускала порывов жаркого летнего ветра. Дама явно не собиралась ее публично уничтожать в огне. Она просто выгуливала моль на свежем воздухе.

По регламенту каждый вечер мы беседовали с Анной Георгиевной по телефону. Подводили итоги минувшего дня и строили планы на следующий. В этот раз я задал вопрос о самочувствии рыжего кота по кличке Красный Террор, который выбросился из окна квартиры Анны Георгиевны, располагавшейся на 7-м этаже жилого дома. Основанием к такому действию Террора послужил запрет на издевательства и «дедовщину» с его стороны по отношению к более слабому члену семьи — сибирскому коту со скромным именем Февральский Шницель (шуточное прозвище приклеилось к раскормленному животному в голодные девяностые).

Выпрыгнувший в окно Красный Террор упал на крышу автомобиля, оставил на ней существенную вмятину и убежал в придорожные кусты. В ответ на возгласы Анны Георгиевны, выбежавшей из парадного для спасения «упавшего»: «Котик! Котик! Где мой котик?» — владелец машины свирепо указал: «Котик?! Эта свинья мне крышу проломила! Вон она в кустах прячется!» Так Красного Террора настигло спасение и исцеление. Но здоровье его продолжало всех нас тревожить. Поэтому мой интеpec к самочувствию котика был вполне оправданным. Но вместо того чтобы радостно повествовать о новых успехах Красного Террора, Анна Георгиевна закричала:

— Котик! Котик! Котик! — Ее телефонная трубка упала на пол. Слышно было, как отпирают входную дверь, стук еще одной двери… Воцарилась тишина, длившаяся тридцать минут. Ее прервала сама Анна Георгиевна, от которой я узнал, что неделю назад соседка оставила Анне Георгиевне ключи от своей квартиры с просьбой кормить котика (до возвращения соседского семейства из отпуска). Мои слова о котике пробудили в памяти Анны Георгиевны ее обязательства, и в предчувствии самого худшего она бросилась проводить спасательную операцию. Поиски «котика» велись долго. Он не подавал голоса и был наконец обнаружен в сонно-обморочном состоянии в коробке с репчатым луком. Он был жив! Счастьем озарилось лицо Анны Георгиевны, и с тех пор она откармливала животное целую неделю.

Возвратившаяся соседка выразила крайнюю признательность, ее котик поправился, т. е. пополнел, и радостно мяукал. Все были довольны. Но через год женщина вдруг резко изменилась, стала произносить в адрес Анны Георгиевны всякие антисемитские замечания и превратилась в православную национал-патриотку. Может, ей «котик» чего рассказал?

Московская гостиница «Россия» кишела живностью. Ее здесь наблюдалось значительно больше, чем членов политбюро ЦК КПСС в соседней кремлевской стенке и в земле подле нее. Вместе с депутатами и журналистами здесь проживали полчища тараканов, мышей и крыс. Насекомых травили в промежутках между съездами и сессиями Верховных Советов. Они меняли цвет с коричневого на белый и продолжали нарезать круги по абажурам настольных ламп и совершать забеги в сторону буфетов, похрустывая под ногами подвыпивших депутатов-коммунистов и местных, прости Господи, туток.

Ночи в «России» постоянно были насыщены событиями. Написание текста для утреннего радиоэфира в любой момент могло быть прервано тем или иным способом. Например, мышиной возней. Один подобный эпизод заслуживает отдельного рассказа.

Поздней ночью, ближе к трем часам, когда репортаж для радио «Балтика» уже почти был дописан, что-то упало с кровати на ковролиновый пол и покатилось. Это скакала мышь.

«Боже! Я не смогу спать в одном номере с бешеной мышью!» возник в голове пунктик, продиктовавший установку на изгнание грызуньи из номера. Отодвинув от стен всю мебель и открыв дверь, чтобы изгнать мышь в длинный гостиничный коридор, краем глаза замечаю такой же маленький комочек, который несется мимо дверей других номеров в мою сторону. «Одна мышь лучше двух», — анализирую ситуацию и захлопываю дверь, так и не выдворив незваную гостью. Отпираю окно, чтобы мышь имела доступ к воздушному пространству. Но она, оказывается, вовсе не страдала желанием выброситься с одиннадцатого этажа на твердый московский асфальт и так завершить свое существование. Целый час погони ничего не дал. Мышь как носилась по комнате, так и продолжала это делать.

Пригорюнившись, я задумался над тем, какие еще уловки приведут к прекращению мышиного произвола? И всплыл тут в памяти кинематографический образ канцлера Российской империи из фильма «Гардемарины, вперед!» в исполнении Евгения Евстигнеева. Там канцлер метким попаданием ботинка убивает мышь. Снимаю с нога обувь и швыряю в надоевшего грызуна. Первый же бросок достиг цели. Мышь распласталась в центре гостиничного номера розовым брюшком вверх и не дышала.

Ужас. Спать в одном номере с дохлой мышью тоже было неприятно. Принимаю решение идти к этажерке (дежурной по этажу горничной), чтобы та прибрала в комнате и удалила упокоившуюся мышь. Горничная дремала в кресле, поджав под себя ноги и укутавшись одеялом, чтобы ни один грызун не помешал ее сну. Стучу по столу с целью разбудить дежурную.

— А? Что?

— Девушка, у меня в номере мышь…

— И что? Я должна ловить мышь в вашем номере?

— Нет, ее уже ловить не надо…

— А вы что, нашу мышь убили?

— Да, она уже мертва, и я бы хотел вас попросить ее убрать…

— А вот не надо было наших мышей убивать! — Простите, но вы обязаны убрать мышь из моего номера!

— Я не обязана убирать ваших дохлых мышей. — Однако только минуту назад вы говорили, что это ваша мышь.