Иногда приходилось трудно. Особенно с огромными полотнами. В кабинете председателя Ленгорисполкома (тогдашнего мэра города; Александра Щелканова Ленин весил половину центнера и при падении с трехметровой высоты чуть не зашиб Светлану Гаврилину. Благодаря нашей активной жизненной позиции в первые дни своего существования демократический Ленсовет лишился почти сотни изображении товарища Ульянова, Из всего ленинского многообразия в Мариинском дворце осталась одна увесистая рама размером 3x5 метров, на холсте Ильич был написан на фоне бушующей Невы с развевающимися вокруг лысины волосами. Она занимала пятьдесят процентов стены над креслом председателя Ленсовета Анатолия Собчака. Для ее перемещения требовалась грубая физическая сила. Если бы мы ее уронили, то она непременно проломила бы пол и провалилась на первый этаж, в кабинет зампреда Ленгорисполкома Анатолия Чубайса (вот бы он удивился). Из-за нашей физической немощности и жалости по отношению к Чубайсу товарищ Ленин нависал над Анатолием Собчаком еще пару лет, ожидая высочайшего указа о демонтаже.

Генерал Геннадий Вощинкин лежал на больничном одре. Ему до смерти не хотелось расставаться с должностью начальника ленинградской милиции. Он нежно любил свою работу. Перед глазами генерала мелькали воспоминания о былых разгонах демократических митингов, об отчетах полковника Резинкина с цифрами задержанных и посаженных диссидентов, об автомобиле с мигалкой и вечерних посиделках с такими же, как и он, генералами…

Но проклятые депутаты демократического Ленсовета досаждали, мешали ему жить и править, точнее, справлять свои обязанности на рабочем месте. То ленсоветовцы признают его деятельность неудовлетворительной, то обратятся к министру в Москву с требованием отстранить Вощинкина от занимаемой должности… А ему от того одни страдания и переживания, мигрени и вынужденное затворничество под прикрытием больничных листов (чтобы в хвори сохранять блага и привилегии). И даже в муках и печалях госпитальных начальник ГУВД не находил покоя. Как-то поздним вечером в его уютную келью в реанимационном отделении спецклиники МВД СССР проникли двое. Одного генерал правильно опознал как депутата Ленсовета Паламарчука, второго принял за депутата Виталия Скойбеду (в этом он, правда, ошибся малость). Пришельцы поинтересовались температурой «больного», не устал ли он от беготни по тренажерной дорожке у окна, не утомился ли от созерцания бутылки «горькой» на столе и сожительства с нею? Неприятная была встреча у генерала и, главное, неожиданная, неподготовленная. Ведь утром Ленсовет опять должен был его персональным делом заниматься.

Из всего многочисленного депутатского корпуса на защиту генерала Вощинкина встал только врач-патологоанатом, председатель исполкома Единой партии женщин (ЕПЖ) Алексей Николаевич Мусаков. Он со знанием дела рассказал о смертельно опасных диагнозах начальника милиции и возмутился вероломством коллег Паламарчука и Скойбеды (господин Скойбеда весьма удивился, что его могли перепутать с «проведывавшим» генерала журналистом). Мнение доктора для мертвых произвело на живых парламентариев меньшее впечатление, чем отчет коллеги Паламарчука и статья об истинном состоянии здоровья товарища Вощинина. Депутаты большинством голосов потребовали от министра внутренних дел окончательно решить кадровый вопрос в городской милиции и реформировать ее.

Верные товарищу Вощинкину милицейские генералы тоже сопротивлялись, как умели. Каждый день они проживали словно последний и потому, как правило, забывали о том, что творили и говорили накануне. У гром следующего дня заместитель начальника Главного управления внутренних дел по Ленинграду и Ленобласти генерал Александр Ми-хай тов не стал ждать, когда волшебные чары водки перестанут действовать на его немолодой организм, и в 10.00 по московскому времени позвонил по телефону заместителю председателя Ленсовета Игорю Кучеренко. Из того, что от членоразделилось в речи генерала Михайлова, господин Кучеренко услышал обещание вывести на улицу 15 тысяч милиционеров и блокировать работу Ленсовета. В 12 часов из следующего звонка. Александра Михайлова господину Кучеренко удалось разобрать только: «Выведу, б…дь, 25 тысяч милиционеров и всех вас там на х…».

Ситуация становилась опасной. Еще немного, и генерал в своих угрозах наказать депутатов утроил бы весь личный состав ГУВД. Чтобы не попустительствовать генеральским «болезням» и не усугублять их, пришлось ленсоветевцам экстренными телеграммами и звонками в Москву открыть руководству МВД глаза на истинный диагноз первых лиц городской милиции. Вечером в Петербурге появился новый начальник Главного управления внутренних дел.

Я видел диктора в погонах. Реально, сидело в кадре это животное и вешало на телевизионную аудиторию по бумажке. Выражение лица трусливо-затравленное, словно застали его за чем-то очень непристойным, неприличным. Животное было завезено на советских танках в телецентр литовской столицы в январе 1991 года и несколько месяцев жило и кормилось прямо в студии. Под видом новостей оно читало прокламации оккупационных властей и всякие агитки. Мне понравилось, как это существо интерпретировало Обращение питерского парламента (Ленсовета) в поддержку независимости Балтии: «Ленсоветас антисоветсках истерикас, Ленсоветас антикоммунистас шабашис!»

Не отставало и Центральное телевидение Советского Союза. Промывала мозги остальному населению империи: «Сегодня в Вильнюсе были избиты наши корреспонденты. Их били по национальным признакам».

Жаль только, не уточнил товарищ Фесуненко (комментатор программы «Время» на ЦТ), по каким же все-таки «национальным признакам» били его коллег — по первичным или по вторичным?

19 августа 1991 года

6 часов утра. Междугородный телефонный звонок. Голос из трубки: «Вас Иссык-Куль вызывает. Соединяю». Далее слышна речь взволнованной Сони Васильевой (петербургской журналистки, гостившей в тех краях с младшим сыном Митей):

— Русик, у нас тут объявили, что у вас там Горбачева свергли и на его место Янаева поставили. Все передачи по телеканалам отменены, балеты показывают…

Таким образом весть о ГКЧП достигла Петербурга.

— Маман, вставай, Горбачева сняли, готовь завтрак, в стране переворот!

— А чего так рано-то сняли? — недовольно ворчит мама и отправляется на кухню.

На основных телеканалах новостей еще никаких, радио крутит концерты классической музыки. Все разбуженные друзья недоумевают, им кажется это невероятным. Вместе с Маргаритой Доброхотовой из «Мемориала» и Эллой Поляковой (известной правозащитницей и создателем организации «Солдатские матери Санкт-Петербурга») делим между собой на три части список из четырехсот депутатов Ленсовета (первого демократического парламента Санкт-Петербурга) и начинаем экстренный обзвон городских законодателей, информируем их о происходящих событиях и предлагаем незамедлительно прибыть в Мариинский дворец. К тому моменту по питерскому ТВ уже читает указы ГКЧП командующий Ленинградским военнькм округом генерал Самсонов. Ему плохо даются склонения и спряжения. Диктор Ольга Березкина пытается исправить ситуацию, выхватывает из генеральских рук листки с указами путчистов и дочитывает их сама, особо акцентируя внимание публики на запрете каких-либо собрании, митингов и концертов со спектаклями. Товарищу Самсонову остается дополнить, что депутатам Ленсовета тоже не следует проводить свои заседания.

Трехцветных бело-сине-красных флагов в Петербурге в те стародавние времена было немного. И старейший из них находился в моем распоряжении. Взяв его с собой, выхожу на Московский проспект возле метро «Электросила» и пешком направляюсь в сторону центра, к офису движения «Демократическая Россия» на Измайловском проспекте. Навстречу, к аэропорту Пулково, на бешеной скорости несутся невиданные доселе, диковинные дорогие автомобили, пассажиры которых сочувственно машут мне руками, но предпочитают не присоединяться к сопротивлению наступающей хунте, а лететь отсюда как можно быстрее и желательно подальше. Мой развевающийся на ветру флаг дает им надежду на возможное возвращение, но слабую, незначительную.