Осенью 2005 года Кристофер Пирс (секретарь-архивист посольства) привез в один из скверов на окраине Москвы камень со встроенным устройством. способным получать и передавать информацию. Оперативный сотрудник ФСБ России сообщил 2 эфире, что в определенное гремя в сквере появлялся российский гражданин, завербованный британской разведкой, который пересылал данные с переносного компьютера на аппаратуру, находящуюся в камне. Через некоторое время британский разведчик, проходя мимо камня, считывал информацию с помощью карманного компьютера. Российским контрразведчикам удалось задержать российского гражданина, который уже дал признательные показания.

Интерфакс»

Теперь позвольте написать несколько слов от себя. Это абзац! Сообщение должно было называться «ФСБ и говорящий камень». Дряхлая старушка Алексеева. крадущаяся по окраине Москвы и бормочущая себе под нос отчет о деятельности МХГ. Ее невнятный шепот четко запоминает булыжник, чтобы потом, через инфракрасный порт, впихнуть донесение агента МИ-5 или -6 Люси Алексеевой в штаб-квартиру в Лондоне. Все понимаю, но чтобы камни заговорили, это же сколько и какой травы надо было сожрать нашим доблестным чекистам? Вроде бы со Дня энкавэдэшккка прошел уже месяц и пьяный угар должен был бы исчезнуть. Но на Лубянке, видно, есть еще какие-то строго засекреченные праздники, посте которых утреннее пробуждение могут сопровождать голоса из стаканов, дикое ржание из унитазов, кряхтение и кашель в мусорных ведрах и донесения из тюбиков с алкозельцером.

Все-таки не развито воображение у работников чекистской пресс-службы. Надо было иначе преподнести историю с камнем. Красочнее и образнее! Ну что это за банальщина: «через некоторое время британский разведчик, проходя мимо камня, считывал информацию с помощью карманного компьютера»? В духе времени было бы так: «через некоторое время прибегала собака-андроид, которая мочилась на чудо-камень и в процессе слива специальной мочильной жидкости считывала гениталиями отчет Людмилы Алексеевой о деятельности МХГ»! Или еще круче: «через некоторое время над окраиной Москвы образовывалась искусственная радуга, которая одним концом упиралась во вражеский камень, а другим устремлялась в сторону Темзы. Она высасывала из тайника правозащитную информацию и каждый раз исчезала».

Тем не менее пребываю в полном шоке от сообщения пресс-службы ФСБ и задаю себе риторический вопрос: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?»

Старая дружба не ржавеет — истина, не поддающаяся пересмотру. Уж если кто кого обыскивал, допрашивал или пытал, то испытывает к подследственному теплые чувства до конца дней своих.

Полковник Г. был не последним сотрудником «пятого управления» КГБ СССР. В меру своих сил и способностей боролся против «мировой закулисы», разоблачал антисоветский элемент внутри страны и привлекал его к уголовной ответственности, не пренебрегая и не брезгуя любыми методами.

Ему выпала честь заниматься последним делом в истории СССР по 70-й статье УК в старой редакции — «Антисоветская агитация и пропаганда». На его долю выпало противоборство отъявленным отщепенцам вроде представителей партии «Демократический союз», которую в Москве возглавляла Лера Новодворская.

Весной 1991 года госпожа Новодворская по традиции села в «Лефортово» за оскорбление президента СССР М. С. Горбачева и по причине появления «Письма двенадцати» (воззвания, призывающего свергнуть коммунистический режим). По стране прокатились волны арестов, обысков и допросов. Товарищ Г. не стоял в стороне от генеральной линии коммунистической партии и с вдохновением «разрабатывал» дэсовцев и диссидентов. Иной раз приедет Г. вместе со своим шефом из следственного управления ленинградского КГБ «на адрес» (для скрупулезного «осмотра жилища» антисоветчика), найдут они на полочке томик Бодлера и ну читать его вслух, да еще и наизусть, но, к сожалению, не на языке оригинала. Когда-то, вероятно, в образ входили или на допросе услышали, а чтобы добру не пропадать, воспроизводили заученное «врагам режима»:

Самых наглых, самых отпетых и самых отъявленных «наймитов империализма» Г. всегда допрашивал лично. И даже в их задержаниях принимал персональное участие. Увидит на трамвайной остановке возле Обводного канала юного, но злостного оппозиционера, остановит кортеж «воронков» черных, пошлет «товарищей в штатском» разыгрывать спектакль. Те повалят субтильного молодого человека лицом в грязный лежалый апрельский снег, заломят руки, людям на остановке скажут, что, дескать, они — «контролеры и безбилетника поймали, сейчас в милицию доставят».

С этим «безбилетником» только так сурово и надлежало действовать. Слабину давать было нельзя. В ту пору он активно разлагал святая святых Страны Советов — Красную Армию. Вовлекал солдат и младших офицеров в антисоветские кружки, организации и там растлевал их политический и моральный облик. По мнению оперативных сотрудников КГБ из ленинградской Военной артиллерийской академии товарищей Слепухова и Рындина, «вот такие ульманисы, петлюровцы и махновцы развалят Советский Союз». А значит, противодействовать оголтелому антикоммунисту нужно было жестко, без лишней сентиментальности. Но время тогда сыграло на руку «безбилетникам» — СССР прекратил свое существование, как ни старались начальники и подчиненные гражданина Г.

Минули годы, промелькнуло десятилетие. На Невском проспекте случайно встречаются бывший «безбилетник» и экс-полковник КГБ. Товарищ Г. расплывается в оскале радости и протягивает свою визитную карточку. На ней написано: «Г. — генеральный директор стоматологической фирмы М». Между старыми знакомыми завязывается короткий диалог:

— Рад, что вы свои профессиональные навыки теперь используете не тайком и без наркоза для пациентов, а открыто и по правилам медицины дергаете людям зубы…

— Ой, ну все бы вам глумиться над нами. Я же никому иголки под ногти не загонял.

— Если бы вы еще иголки под ногти загоняли, то у вас на визитке был бы указан в качестве места работы маникюрный салон или СПА-центр.

Г. обиделся и не стал на сей раз цитировать стихи Бодлера, как, впрочем, и кого-либо другого.

8 часов утра, март 1998 года. Уже час непрерывно звенит, разрываясь, телефон. Между собой борются два желания: не брать трубку вообще, ибо не фиг трезвонить в столь ранний час, или грубо ответить абоненту на противоположном конце провода. Побеждает второе. Снимаю трубку.

— Спишь? — слышу знакомый голос моего любимого режиссера Любочки Амроминой.

— Да, сплю.

— A у меня, по твоему месту жительства, делают обыск! — несколько раздраженно сообщает Любочка.

— Кто?

— Генпрокуратура и чекисты.

— Как интересно…

— Тебе интересно, а мне нет. Они уже все тут перерыли и обещают меня посадить…

— А по какому поводу «по моему месту жительства» у вас делают обыск?

— По делу Собчака. Ищут какие-то документы о коррупции…

— Странно, а какое я, журналист, имею к нему отношение? Мы с Собчаком конфликтовали, когда он был мэром…

— Не знаю.

— Спасибо, Любочка, за звонок. Теперь буду ждать обыскивающих у себя дома.

8 часов 30 минут. Звонок от знакомой Ольги.

— Ты мне можешь объяснить, почему ко мне в квартиру с семи утра ломятся какие-то подозрительные люди с ордером из Генпрокуратуры на обыск «по твоему месту жительства»? — интересуется Ольга.