— Без сомнения. Где еще можно купить высушенный хер Святого Евстафия в трех разных лавках на одной миле?

Брат Диас отчаянно пытался понять: шутка это или жесткая критика. В итоге он застрял между улыбкой и покачиванием головы, пробормотав: — Истинное чудо...

К счастью, кардинал все еще не смотрела на него. — Ваш аббат отзывается о вас крайне лестно. — Еще бы, после всех одолжений брата Диаса. — Говорит, вы лучший администратор, которого монастырь видел за годы.

— Он слишком щедр, Ваше Высокопреосвященство. — Брат Диас облизнул губы при мысли о том, как вырвется из монастырских стен к заслуженной славе. — Я приложу все силы, чтобы служить вам и Ее Святейшеству в любом качестве, до самых пределов...

Он вздрогнул, когда дверь грохнула за его спиной. Обернувшись, он увидел того самого рубцеватого мужчину со скамьи, вошедшего в кабинет. Оскалив потрепанные зубы, тот опустился на жесткий стул перед столом.

— До самых пределов... — продолжил брат Диас, неуверенно, — моих возможностей...

— Это невероятно утешает. — Кардинал наконец швырнула перо, аккуратно положила документ на стопку, потерла чернильные пальцы и подняла взгляд.

Брат Диас сглотнул. У кардинала Жижки могли быть заурядный кабинет и запачканные руки клерка, но ее глаза принадлежали дракону. Особенно грозному, не терпящему дураков.

— Это Якоб из Торна, — кивнула она на новоприбывшего. Его лицо-топорище тревожило в коридоре, но здесь, в личной аудиенции, стало откровенно пугающим. Как если бы нищий в дверях вызывал лишь брезгливость, а в вашей постели — панику.

— Рыцарь-тамплиер на службе Ее Святейшества, — добавила кардинал, что звучало далеко от объяснения и еще дальше от утешения. — Человек с опытом.

— Долгим, — прорычал рыцарь единственным словом, словно жернова перемалывали гравий.

— Его советы и меч будут вам бесценны.

— Меч... — Брат Диас больше не понимал, куда ведет эта встреча, но мысль о необходимости меча ему категорически не нравилась.

Кардинал сузила глаза: — Мы живем в мире, полном опасностей.

— Разве? — спросил брат Диас, но, подумав, переформулировал в грустное: — Полном... — И наконец в мрачное: — Очень полном. — Лично его, конечно, это не касалось.

— Я жил в келье скромной, но... — он задумался, — весьма уютной, с видом на море. Ветерок, врывавшийся в окна, сейчас пахнет можжевельником. Но тревожное подозрение говорило, что кардинал имела в виду не аромат хвои. И скоро это подтвердилось.

— Восточная и Западная Церкви в расколе. — Взгляд кардинала будто пронзал голову Диаса, устремляясь к угрозам на горизонте.

— Пятнадцатый Вселенский Собор, увы, не разрешил противоречий, — вздохнул брат Диас, пытаясь блеснуть знанием теологии и текущих событий. Он слышал, что на Востоке священники-мужчины носят колесо вместо круга, и там спорят о дате Пасхи, но в суть раздоров не вникал. Как и большинство.

— Князья Европы пренебрегают долгом, грызясь за власть.

Брат Диас благочестиво возвел глаза к потолку: — Их ждет Суд на том свете.

— Предпочла бы судить их куда раньше, — кардинал произнесла это так, что у Диаса зашевелились волосы на руках. — А еще нас одолели полчища монстров: бесы, тролли, ведьмы, колдуны и прочие слуги Темных Искусств.

Слова застряли в горле. Диас ограничился крестным знамением.

— Не говоря о демонах, что плетут гибель миру из вечной тьмы.

— Демоны, Ваше Высокопреосвященство? — прошептал он, крестясь яростнее.

— И апокалипсис эльфов. Они не останутся в Святой Земле. Враги Бога хлынут с Востока, неся скверну, огонь и проклятую жажду.

— Черт бы их побрал! — Диас уже стирал рясу крестами. — Это неизбежно?

— Оракулы Небесного Хора не оставляют сомнений. Мир погружен во тьму, и лишь Церковь — светоч человечества. Позволим свету угаснуть?

Ответ был очевиден: — Никогда, Ваше Высокопреосвященство! — Он затряс головой.

— В битве добра против зла поражение немыслимо.

— Совершенно верно! — Закивал Диас.

— Когда на кону творение Божье и каждая душа, сдержанность — безумие. Сдержанность — трусость. Сдержанность — грех.

Брат Диас смутно ощущал, что балансирует на шаткой теологической почве, словно медведь-неудачник, гоняющийся за зайцами по подтаявшему льду. — Ну...

— Наступает время, когда ставки так высоки, что моральные принципы сами становятся грехом.

— Серьезно? То есть... да? То есть... да. Серьезно?

Кардинал Жижка улыбнулась. Ее улыбка пугала больше, чем хмурый взгляд. — Знакомы с Часовней Святой Целесообразности?

— Я... не думаю...

— Одна из тринадцати часовен Небесного Дворца. Древнейшая, как и сама Церковь.

— Я полагал, их двенадцать — по числу Добродетелей...

— Порой приходится прятать неудобные истины. Но здесь, в сердце Церкви, мы смотрим дальше видимости. Действуем по-черному, но эффективно.

Это что, проверка? Брат Диас молился, что так, но понятия не имел, как пройти. — Я... э...

— Церковь верна учению Спасителя. Но есть дела и методы, для которых святоши... не годятся.

Брат Диас мысленно съежился. Он взглянул на Якоба из Торна, но тот лишь сидел, словно воплощение всех грехов. — Не совсем понимаю...

— Такие задачи решает паства Часовни Святой Целесообразности.

— Паства?

— Под началом ее настоятеля. — Жижка многозначительно подняла бровь.

Диас невольно ткнул пальцем в грудь.

— Ее Святейшество назначила вас. Батист познакомит с подопечными.

Он резко обернулся. У стены стояла женщина в золотом шитье, скрестив руки. Неясно, подкралась ли она или была там всегда — оба варианта пугали. Ее происхождение угадать было невозможно (Средиземноморье? Балканы?), но она явно несла столько же проблем, сколько Якоб, только иного толка: пестрые одежды против его серости, живая мимика против каменного лица. Шрамы — один через губы, другой под глазом, как слеза, контрастирующая с вечной усмешкой.

Она сняла шляпу с позументом, поклонилась так, что кудри коснулись пола, затем откинулась, скрестив ноги в ботфортах. Ее наплевательский вид бесил Диаса, и без того на грани паники.

— Она... из моей паствы? — запинаясь, пробормотал он.

Усмешка Батист превратилась в оскал. — Бе-е-е-е, — протянула она.

— Батист, в контексте нашей часовни... — Кардинал Жижка на мгновение задумалась. — Мирянка-служитель?

Якоб из Торна хрипло хмыкнул. Будь это кто-то другой, брат Диас принял бы звук за смешок.

— Я ближе всего к сану была, когда месяц пряталась в монастыре. Монахиням не понравилось, но деньги их устроили.

— Монахиням? — Диас моргнул.

— Монахини тоже бухают, брат. Даже сильнее. Я помогала прошлым настоятелям часовни. Включая твоего предшественника.

— Как... помогала? — Он боялся ответа.

Улыбка Батист обнажила золотые зубы. — Как требовала целесообразность.

— Вы смущены, — констатировала кардинал.

«Смущен» — слабо сказано. Диас не понимал, во что вляпался, но уже рвался бежать. — Видите ли, моя стихия — бюрократия. — Он мотнул головой на каменную стену, напоминавшую тюрьму. — Я реорганизовывал монастырские записи. Вел счета. Решал споры о пастбищах. — Он нервно засмеялся, но смех затих, как крик святого Варнавы на картине. — Но рыцари... — он кивнул на Якоба, — и... — махнул на Батист, —...дьяволы в кромешной тьме...

— И? — Кардинал нахмурилась.

— Это все... вне моей компетенции.

— У святой Эваристы был опыт, когда в пятнадцать она взяла копье отца и повела Третий Крестовый поход?

— Но ее же... съели заживо? — Диас поморщился.

— Мы воюем за выживание. Чтобы победить в войне, иногда приходится использовать оружие врага. Чтобы бороться с огнем нужно стать огнем.

— Значит, против дьяволов... нужны дьяволы? — Диас съежился.

Якоб встал, оскалив зубы. — Ты понял.

— Это шанс. Для твоего роста. Для Церкви. Но главное... — Кардинал накинула цепь, криво болтающуюся на плечах. — Творить добро. Разве не ради этого мы в Церкви?