Никто не видел, как заговорённый меч, подавив волю воина, направил его руку на врага, заставив тело служить единственной цели: пролить чужую кровь, в кровожадном порыве не заботясь о сохранности бойца. Выбирая самые прямые и действенные удары, волшебный клинок вёл бывшего солдата на встречу когтям и зубам тварей.

Осколок Вихря упивался кровью врагов. Синяя линия, пущенная по долу обоюдоострого лезвия клинка, пульсировала в такт прерывающемуся дыханию Ремока, которое становилось всё тише с каждой новой порцией крови, вытекающей из распоротого брюха.

Отрядники старались двигаться настолько быстро, насколько это позволяла ухабистая извилистая дорога. Все они прекрасно понимали, что Ремоку вряд ли удастся убить всех, но был шанс, что они успеют оторваться.

Свернув на примыкающую дорогу, ещё менее хоженую, чем та, по которой ехали до этого, уже почти выехали из леса, как две твари вынырнули из-за деревьев совсем рядом с ними.

Воспользовавшись монументным замешательством всех остальных, Малой, алебардой Ремока откинул крышку сундука. Кое-как удержавшись в седле, выхватил клинок, ставший подтверждением, что Ремок не справился. Меч, предчувствуя возможность вновь упиться кровью, в первые мгновения позволил новому воину сохранить сознание. Крикнув: «Начеркайте потом в летописях, что я тоже с вами был!», — Малой помчался на встречу тварям.

Со свистом рассекая воздух, он снёс голову первой, пока вторая вгрызлась в ноги ездовой, повалив ту. С трудом выбравшись из под навалившейся на него взбесившегося джоня, Малой поднялся на ноги, выставил перед собой клинок, и это стало последним, что он смог осознать, разум его затмила жажда клинка.

Сознание вернулось к нему только когда дневная звезда уже заползала за видимый край мира. Вокруг валялись тела тварей, а рука его всё продолжала сжимать рукоять заговорённого клинка.

Он выжил!

Стал одним из немногих, кого не коснулось проклятье магического меча. Получилось это то ли от того, что он уже успел за сегодня напиться крови, то ли от того, что схватка оказалась не слишком продолжительной.

Подняться Малому удалось с великим трудом. Плечо его оказалось разорвано, с груди оторван шмоток плоти, и левая рука висела лишённая контроля, а всякий вдох отдавался болью — каркас его был сломан.

Сдалев всего шаг, Малой пошатнулся, и упал бы, если бы не сильная рука Молчаливого, подхватившая его за шиворот. Втащив воспитанника Ремока в седло, воин поехал с ним к стоянке лагеря.

Несколько дней всем казалось, что малой идёт на поправку. Рана, нанесённая тварями начала понемногу затягиваться, в этом сильно помогли снадобья и мази, что дала им знахарка для колдуна.

Малой порой даже уговаривал пустить его в седло уцелевшего джоня Ремока, ведь тащиться в телеге, рядом с так и не пришедшим в сознание Корэром, казалось ему постыдным появлением слабости. Только вот вёл он себя с каждым днём всё более странно. По началу стал каким-то заторможенным, словно бы разум его всё время блуждал где-то далеко. Отрядники списали это на печаль от потери наставника и не придали достаточного внимания.

После он отказался от супа, да и вообще стал избегать всякого рода жидкосей.

А на пятый день, когда его всё же уговорили лечь в телегу, уж слишком в тот момент казалось всем бедным и осунувшимся его лицо, Малой бросился на Няшу, с пеной на губах и безумием в глазах. Воительница быстро провалила парнишку на землю, давая оказавшемуся рядом Жердяю возможность связать его.

День склонился к закату, а Малой всё не приходил в себя, наоборот всё больше зверея с каждым уром. Глаза его впали, и от того казалось, что сменившая цвет на оранжевый радужка, горела подобно огонькам в жерлах двух пещер.

Под вечер Сморок, хмурясь от сожаления, сам перерезал парню горло, проворчав:

— Он начал обращаться.

Вздохнув, Корэр пробормотал:

— Простите, если бы я очнулся раньше…

Сморок поднял на него всё такой же раздраженный взгляд:

— Ты здесь причём? Не считай что на тебе свет клином сошёлся…

— Дайте в следующий раз меч мне.

— Ты слишком полезен нам так.

Скрипнув зубами, Корэр привстал, не скрывая как тяжело ему даётся это действие, опираясь на плечо Няши, заговорил:

— Да как ты не понимаешь, вся моя польза была в клинке, которого теперь нет. Ваш этот артефакт, просто напросто кусок Вихря. Я его хозяин, кому как не мне с ним управляться? Только если ты дашь мне этот проклятый клинок, я буду хоть как-то полезен. Обещаю, что не сбегу с ним, и буду верным твоим воином до самой твоей смерти или пока это твоё задание не закончится.

Молчавший до этого Янь хмыкнул:

— Знахарка сказала, что они не умеют лгать и всегда держат обещания.

— Мы будем верить словам безумной старухи? — уточнил Молчаливый.

Корэр опустился на место, заговорив совсем тихо:

— В ближнем бою я теперь бесполезен, — он тут же стащил с себя рубаху, оставшись в одних кожаных штанах, разорвал слои туго натянутые бинтов, пропитанных кровью и чёрной гнилью.

Слегка вздувшийся живот выглядел неестественно отвратно в сочетании с его хрупким телом, ещё больше исхудавшим за то время пока он валялся без сознания. Набухшие жилы, походившие на раскинувший уродливые корни бесформенный чёрный нарост, распространившие гниль из тела упырицы, горели пульсируя, обжигая Корэра изнутри.

Сам он не хотел видеть того убожества, в которое обратился, но проследив за взглядами, в которых читалось отвращение и сочувствие, всё же опустил глаза. Теперь шрам на груди казался ему мелочью, не говоря уже об успевшем стать почти не заметным следе оторванной руки.

Корэр сам себе казался ещё более жалким, чем когда-либо прежде. Теперь испытывал отвращение к своему собственному никчёмному мерзкому телу большее чем ко всей грязи его окружавшей. Он стал сам себе противен. Чтобы скрыть опухшее пузо ария непроизвольно ссутулился, от чего то наоборот стало более заметным.

Что было самым мерзким, даже Жердяй, знавший каково это быть уродом не понаслышке, старался отвести взгляд. Наконец не выдержав, Корэр обратился к нанимателю:

— Вы тащили меня весь этот путь потому, что надеялись. Что ж, смотри, вот на кого ты возлагаешь надежды. На бесполезный, гниющий кусок плоти. Дай мне возможность сделать хоть что-то, — только теперь, после всей этой запальчивой речи, Корэр ощутил, что из уголка губ по подбородку стекает то ли слюна, то ли кровь, а то ли вообще гниль. Утерев её, ария устремил на нанимателя выжидающий взгляд.

Сморок, впервые за всё время издав нечто походившее на кряхтение, поднявшись, достал из телеги сундук с клином и открыв все замки трёх слоёв защиты, протянул осколок Вихря Корэру.

Ария, только коснувшись рукоятки, по местным традиция оплетённой кожей, ощутил как спокойствие разлилось по телу. Только теперь он понял, что от осознания, что его часть так близко, но невозможности коснуться её, разум вскипал.

Вслед за моментным облегчением пришла немыслимая боль. Швырнув Вихрь на колени Няши, Корэр прохрипел:

— Мои ножны его удержат.

Прсле чего, зажимая одной рукой рот, а другой начавшую расходиться рану в животе, шмыгнул за ближайшие кусты. Упав на колени принялся исторгать накопившуюся внутри тела гниль. Ему казалось, что склизкой чёрной жижи, с противным, кисловато сладким привкусом разложения не будет конца. Каркас его, с каждой новой порцией изливавшейся жижи, всё истончался. Изо рта вместе со смердящей гниением дрянью исторгались золотые ошмётки разложившихся внутренних стенок каркаса. Они стали мягкими, но всё-таки имели острые края, царапавшие горло, от чего к гнили очень скоро примешалась кровь, а боль от живота расползлась по всему туловищу. Жижа всё текла, пачкая и отправляя всё вокруг.

Заливаясь раздирающим кашлем Корэр хохотал, уж слишком забавным теперь казался ему прежний страх замарать руки… В какое же дерьмо он вляпался?

На плечо арии легла уверенная, тяжёлая, но женская рука. С трудом сумев поднять голову он отрицательно мотнул ею, надеясь что воительнице хватит ума не вляпаться в гнилостную лужу, на пару шагов от которой уже успела увянуть трава.