- Чудесаа… - протянула девочка. Она всамделишных музыкантов вообще ни разу в жизни не видела! А тут сразу двое.

Постояв в первом ряду и послушав еще пару песен (и совершенно ничего не поняв из текстов), Сабин направилась дальше. Она отыскала лавку булочника и выменяла себе пару аппетитно пахнущих пышек. Впрочем, запах обманул ее – как только лакомство попало ей в рот, Сабин поняла, что оно не вкуснее жеваной бумаги. Такое же серое и плотное. Она укоризненно посмотрела на облапошившего ее булочника и покачала головой.

- Плохой дядька, не хороший… Обманщик!

Музыканты закончили петь и, раскланявшись, куда-то удалились. Толпа им вежливо похлопала, и вновь занялась своими заботами: люди торговались, торговали, болтали и смеялись. Где-то слышалась ссора, кто-то кричал и спорил. Вполне естественный шумовой фон. Но вдруг… внезапно все изменилось. Что-то неуловимое и едва заметное пронеслось по толпе, будто все разом вздохнули, а потом вздрогнули. И издалека донеслась какая-то веселая песня. Заслышав песню, люди принялись лихорадочно толкаться и пихаться. Песня слышалась все громче и ближе. Казалось, будто по городу бежит толпа поющих людей.

- Что происходит? – попыталась крикнуть Сабин, но ее не услышали – песня звучала уже совсем рядом, а люди толкались все ожесточеннее.

И тогда девочка поняла: это не люди с песней бегут по улице, это песня бежит по людям! Все горожане начинали петь и пританцовывать на месте, смешно шевеля руками и вскидывая ноги.

- Что?.. – вновь попыталась спросить девочка у стоявшей рядом взрослой женщины, но та в ответ лишь округлила глаза и громко прошептала:

- Ты что, девочка?! Пой! Пой! – и принялась петь с еще большим остервенением.

Сабин посмотрела на эту женщину: взрослая, тучная, с красным одутловатым лицом. Пот катился по ней градом, а глаза остекленели. Вдруг Сабин стало страшно. Она принялась протискиваться сквозь орущую толпу, она хотела убежать и спрятаться, покинуть этот город… кто-то выбил у нее из рук недоеденную пышку. Кто-то саданул ладонью прямо в висок – от этого у девочки на миг в глазах вспыхнули звезды. А потом кто-то наступил ей на ногу, чьи-то руки толкнули ее вперед и… девочка упала на пустое место, прямо под копыта двойки черных лошадей. В голосах поющих людей на миг прорезались какие-то истерические, испуганные нотки, но потом они грянули песню с новой силой. Да так громко и старательно, что слова сливались в неразличимый гул.

Сабин подняла глаза. От страха ее сердце колотилось, как бешеное. Она лежала на брусчатке, и, опираясь на руки, пыталась подняться на ноги. Вокруг нее людей не было – она очутилась в пустом коридоре, прорезавшим толпу надвое. А перед нею остановилась роскошная карета, запряженная двойкой лошадей. Лошади были чернее ночи, а карета сплошь покрыта перьями и блестящими камешками. Кучер, сидевший на козлах, побледнел от ужаса. Губы его тряслись и вид он имел такой, будто доживает последние минуты своей жизни.

Шторка на окне кареты приоткрылась. Сабин увидела узкое, болезненно-бледное лицо с холодными темными глазами. Лицо посмотрело на поющую и танцующую вокруг кареты толпу и молча подняло руку. Люди не прекратили танцевать, но прекратили петь. Выглядело это жутко: будто у всех на площади разом выключили звук. Все молча, но с выражением яростной радости на лице продолжали двигаться, как ни в чем ни бывало. Более того: их губы продолжали двигаться так, будто они все еще пели, но из их ртов не доносилось ни звука, кроме тяжелого дыхания и чего-то, похожего на едва слышный шёпот. Горожане приседали и подпрыгивали, размахивали руками и вскидывали ноги, вращались на месте и делали какие-то невнятные пассы руками и пальцами, всем своим видом выражая радость, ликование и восторг. Но у тех, кто стоял ближе всего к девочке и карете, на лице проступал лютый ужас. Не страх, и даже не паника – лютый холодный ужас, произрастающий из глубины веков, унаследованный от прадедов и пронесенный в генетической памяти поколений.

Человек в карете посмотрел на лежавшую перед ним девочку.

- Почему ты не поешь и не танцуешь, девочка? – равнодушно, едва шевеля губами, спросил этот человек. – Разве тебе не весело?

- Я… я упала, - растерянно ответил Сабин. Она смотрела на этого человека снизу вверх и почему-то сильно робела.

- Разве тебе не нравится в моём королевстве? – так же равнодушно спросил человек в карете.

- Я… я не знаю, - промямлила Сабин. – Я только что сюда пришла, я всю жизнь прожила там, в лесу, - она неловко махнула рукой в сторону родного леса.

- Ты всю жизнь жила в лесу? – спросил человек.

- Да, - кивнула Сабин. Она почему-то не решалась встать и все так же смотрела с земли на карету, будто отвешивала ее пассажиру земной поклон.

- Понятно, - сказал человек в карете. Судя по всему, ему надоел этот разговор. – Чарли, сделай что-нибудь с ней, - он махнул кому-то рукой. – На кухню ее, что ли, отдайте. Пусть там она поймет, как хорошо жить в моем королевстве. – Он посмотрел на Сабин, и глаза его сверкнули, - и в следующий раз, маленькая девочка из леса, когда я тебя увижу, ты тоже должна петь и плясать, как все жители моего королевства. В моем королевстве все счастливы жить. – Он поднял глаза на безмолвно танцующую толпу: - Вы ведь счастливы?

От того, что случилось дальше, Сабин стало еще страшнее: люди мгновенно перестали петь и танцевать. Они начали валиться на колени (а кто-то и просто падал на землю). Все принялись бить поклоны. Все кричали «Да! Да, Ваша Милость!!!» и размазывали по лицу слезы. Люди вопили и благодарили все громче. Сначала ближайшие, а затем и все остальные, принялись ползти к карете. Они целовали колеса кареты, лобызали копыта впряженных в нее лошадей. Они простирали руки к худощавому лицу, видневшемуся в окне и все кричали, кричали, благодарили, уверяли, клялись, божились…

Сабин, едва успевшую подняться на ноги, тут же попросту снесло хлынувшим на нее людским потоком. Она была буквально погребена под телами горожан, впавших в экстаз. Люди задавили ее, повалили на землю, прижали к мостовой. Девочка закричала – но ее тоненький голосок затерялся в стоявшем вокруг аду. Она не могла пошевелиться, кто-то лежал прямо на ней. Ей было тяжело дышать. Кто-то додумался расположиться у нее на голове и, задыхаясь под этой мерзкой тушей, Сабин видела лишь колеса стоявшей рядом кареты. Но вот пассажир что-то крикнул и кучер хлестнул вожжами. Лошади, натренированные безжалостной рукой, сразу молча взмахнули головами и поволокли карету прямо сквозь затопивший ее людской океан. Они мерно дробили копытами руки, ноги, головы, тела. А люди все продолжали, продолжали славить своего короля, ползли к карете, пытались коснуться хоть обода колеса…

Воздух площади, сотрясаемый воплями экстаза, заполнил хруст ломающихся костей: то люди калечились и гибли под колесами кареты и мощными копытами лошадей. Сабин чувствовала, как у нее текут слезы. Ощущала резь в груди – она не могла даже нормально вдохнуть, погребенная под толпой этих идиотов. Кто-то наступил ей на пальцы, и девочка попыталась завизжать, но воздуха в легких было на столько мало, что ей удалось исторгнуть лишь какой-то жалкий писк.

Мир начал сереть.

Сабин поняла, что сейчас последует за Бабушкой, в мир по ту сторону жизни. Сознание стремительно меркло. Последнее, что она успела ухватить перед наступлением тьмы, были слова какого-то верзилы:

- Пошли нахер отсюда! Расступитесь! Пошли вон, плебеи! Иначе всех повешу! Пошли вон! Где эта сопля?!

«И правда, где?» - подумала Сабин и потеряла сознание.

Глава следующая.

Fat of the King

«На кухню ее, что ли, отдайте» - приказал король, и Сабин очнулась на кухне. Первые дни она лежала и не могла даже говорить – на столько сильно болели синяки на отдавленном теле. Три дня и три ночи прошло прежде чем девочка снова смогла самостоятельно ходить и шевелить отдавленными пальцами. Все это время она жила в маленькой комнатушке поварят: помещении размерами пять на пять метров, в котором умещались три двухэтажные кровати, один лежак, один стол и пара стульев. Ни комодов, ни шкафов не было и в помине: у поварят просто не было сменной одежды или каких-то других вещей. А все те мелочи, которые им удавалось раздобыть, они прятали, обычно, под подушками.