Текст статьи в «Сайнтифик Американ» вдруг расплылся у него перед глазами. Совершенно не желая того, Джордж понял, насколько фальшива вся его кипучая деятельность. Нет, сама работа была очень важна, в этом он ни минуты не сомневался. Но это была просто замена дома и семьи, которых ему так не хватало. С тех пор как умерла Констанция, он чувствовал невыносимое одиночество. Он ненавидел тишину Бельведера, ненавидел свою постель в холодные январские ночи. Дети становились все старше, и от этого одиночество тоже росло. Он с головой ушел в политику и общественные дела, чтобы не иметь возможности остановиться и подумать, во что превратилась его жизнь. Но оказалось, что он об этом и не забывал.

В фойе раздался какой-то шум. Доставили очередной Колокол свободы, на этот раз из Гаррисберга, в ярд высотой, сделанный целиком из сахара. Из-за колокола вышел Стэнли.

Осенью Стэнли собирался снова переизбраться в палату представителей от Лихай-Стейшн. Это был бы уже его третий срок. Стэнли сильно располнел, обрюзг, но по-прежнему держался с той же властностью, которую быстро приобретали чиновники, перебравшиеся в Вашингтон. Рядом с ним был его похожий на хорька сын Лейбан, чавкающий попкорном из пакета, купленного в одной из палаток на Фонтейн-авеню.

Джордж отложил журнал и подошел к брату, чтобы поздороваться. Шла вторая половина пятницы, последнего дня июня.

– Поезд опоздал, – сказал Стэнли, даже не подумав извиниться.

– Ничего, места для нас забронированы, – ответил Джордж. – Давно тебя не видел, Лейбан. Как дела?

– Процветают, – с усмешкой ответил молодой юрист.

Стэнли пригладил бакенбарды:

– Где мы обедаем?

– У Лаубера.

Они вышли на оживленную улицу. Вдалеке слева, в конце Фонтейн-авеню, прозвучал свисток, и по узкоколейной туристической железной дороге тронулся поезд, который регулярно совершал объезд территории выставки за пять центов с пассажира.

Когда они проходили мимо двух здоровенных охранников, которые толкали к воротам какого-то пьяного, Джордж с довольным видом окинул взглядом толпу посетителей.

– Вчера мы продали билетов больше чем на тридцать пять тысяч, – сказал он.

Какое-то время после столпотворения в день открытия ежедневный сбор с трудом дотягивал до двенадцати тысяч.

– Все равно вы теряете деньги, – заметил Стэнли.

Это было правдой. Устроители проиграли схватку с филадельфийскими пасторами, которые настаивали на том, что работа выставки в воскресенье оскверняет священный день отдыха. Но большинство американцев работали шесть дней в неделю и в другие дни просто не могли посетить экспозицию.

– Ну, нас бы и вовсе здесь не было, если бы палата представителей не одобрила те полтора миллиона на специальные расходы, – ответил Джордж. – Я всегда буду тебе благодарен за поддержку.

– Не бери в голову, – сказал конгрессмен Хазард, который только недавно наконец начал вести себя так, как и положено старшему брату.

Джордж улыбнулся, но Стэнли этого не заметил.

– Когда подтянутся остальные? – спросил Лейбан, бросая на землю опустевший пакет.

– Уильям и Патриция со своими семьями уже здесь. Мы встретимся с ними в немецком ресторане. Другая группа приезжает вечером. Кузен Орри Чарльз еще едет из Техаса.

В это время нью-йоркский поезд вез в Филадельфию полковника Чарльза Мэйна, его жену Уиллу и их двенадцатилетнего сына Августа. Почетное звание полковника дали Чарльзу его соседи, когда поняли, что его дела быстро идут в гору, а значит, он становится важной персоной.

Чарльз по-прежнему носил длинные волосы и одевался, как и положено преуспевающему хозяину ранчо: кожаные сапоги с тисненым узором, кремовая широкополая шляпа и цветастая косынка на шее вместо галстука. Ему принадлежали пятьдесят пять тысяч акров земли в полудне пути верхом к западу от форта Уорт, и он вскоре собирался купить еще столько же. Его ковбои каждое лето перегоняли в Канзас огромное стадо скота. Ранчо называлось «Удача Мэйна», где его верный конь Дьявол наслаждался своей заслуженной отставкой. Кроме того, он владел несколькими домами в форте Уорт, а также процветающим театром «Паркер-Хаус», открытым меньше года назад.

Пока поезд с пыхтением шел мимо фермерских земель Нью-Джерси, Чарльз читал книгу, надев очки. Его сын, на правой щеке которого так и остался длинный тонкий шрам, был серьезным темноглазым мальчиком, уже высоким и таким же мускулистым, как его отец. Уилла любила Гуса как родного сына, отчасти и потому, что ей самой так и не удалось зачать ребенка, как они ни старались.

Чарльз невесело засмеялся. Книга, изданная год назад, называлась «Моя жизнь на Равнинах». До сих пор у него не нашлось времени ее прочитать.

– Я и не знала, что это юмористическая книга, – сказала Уилла.

Гус смотрел в закопченное окно на рыжих коров, пасущихся рядом с какой-то маслобойней.

– Она не юмористическая, – ответил Чарльз, – но чертовски ловко написана. Я хочу сказать, что костяк в ней есть, только вот мяса не хватает. Кровавого мяса. Вот, например. Кастер называет убитых нами в Уошито шайеннских детей смуглыми маленькими вождями или смельчаками. – Чарльз вложил в книгу кожаную закладку и закрыл ее. – Льет текучие фразочки, как дезинфицирующее средство. А ведь на самом деле это была просто резня.

– Похоже, это не мешает ее популярности.

– И генеральской репутации тоже, – с отвращением добавил Чарльз.

Сын Джорджа, Уильям Третий, и его жена Полли поднялись по ступеням ресторана Лаубера за минуту до Джорджа и Стэнли. Уильям был в черном, как и положено методистскому пастору. В свои двадцать семь он уже три года как получил приход в маленькой церкви в городе Ксениа, штат Огайо. Констанция воспитывала его в традициях Римско-католической церкви, но в двадцать один год он встретил дочь епископа Методистской церкви Полли Уортон, которая быстро обратила его в свою веру и стала его женой. Пока он учился в семинарии, она преподавала в школе, чтобы заработать им на жизнь.

Детей у них не было, но от трех малышей Патриции и ее мужа, которым не исполнилось еще и шести, шума за большим круглым столом ресторана хватало с лихвой. Патриция с семьей жила в Тайтусвилле. Ее муж Фримонт Невин издавал газету «Тайтусвилл индепендент». Джорджу нравился этот высокий, задумчивый эмигрант из Техаса, несмотря на то что он был убежденным демократом. Их детей звали Констанция-Энн, она была самой младшей, Фримонт-младший и Джордж Хазард-Невин. Маленький Джордж Хазард, растущий рядом с буровыми скважинами Тайтусвилла, уже заявлял, что хочет стать нефтяником.

– Не забывайте считать, сколько раз вы заплатили пятьдесят центов за вход, чтобы я мог возместить ваши расходы, – сказал Джордж взрослым, когда они уселись за стол.

– А как там дедушка Флинн, папа? – спросила его Патриция.

– Я получил от него очень милое письмо, после того как Филли переслала приглашение. Он написал, что уже слишком стар для такого долгого путешествия из Лос-Анджелеса, но мысленно будет с нами. Думаю, он до сих пор берется за некоторые дела, которые ему интересны. Удивительный человек… как и его дочь. – Он сдавленно кашлянул.

Невин закурил сигарету и обратился к Стэнли:

– А знаете, мы ведь собираемся обойти Хейса в ноябре. Губернатор Тилден очень сильный кандидат.

– Если вы не возражаете, я пришел сюда поесть, а не рассуждать о политике, – с важным видом ответил Стэнли.

Джордж подал знак официанту. Лейбан уже в третий раз переложил по-новому салфетку на коленях. В разговор он не вступал. Никто из родственников ему не нравился.

– Для вас заказан люкс с одной спальней, – сообщил портье роскошного отеля «Континенталь» на углу Честнат-стрит и Девятой улицы.

В холле царил настоящий бедлам, да еще двое каких-то джентльменов не переставая кричали о своей несуществующей брони.

Портье тоже повысил голос:

– Желаете, чтобы мы поставили раскладную койку в гостиной для вашей служанки?