– «Кровавая развязка!»

Пьеса подходила к концу, осталось всего четыре реплики. А потом начнется главная драма этого вечера.

– «Я убивал с лобзаньем, и мой пут…» – прокричал Трамп и упал на Уиллу с неожиданным напором, больно придавив ей ребра, пережав дыхание и почти заставив ее открыть глаза. Она пошевелилась под его потным телом и прошипела, не разжимая губ:

– Сэм, твое колено…

– «…убив себя, к устам твоим прильнуть!» – Он приподнялся и снова рухнул на кровать; Сэм всегда любил умирать на сцене как можно дольше.

Уилла слышала, как Лодовико обращался к Спартанскому Псу Яго и грозил ему смертными муками за его подлый заговор. Наконец прозвучали заключительные слова пьесы:

– «Так с тяжким сердцем я плыву назад, о тяжком деле известить сенат».

Казалось, занавес никогда не опустится. С трудом поднимаясь на ноги, Сэм нечаянно вдавил колено Уилле в живот; черный грим стекал с его подбородка.

– Ты что, заболела, моя дорогая? – спросил он. – Почему так плохо играла? – Не дожидаясь ее ответа, он отпрыгнул в сторону и громко зашептал: – Все на поклон! На поклон!

Уилла кланялась вместе со всеми, снова оглядывая зал, заполненный едва ли на треть. Очень плохо, даже для января. Занавес опустился. Сэм с надеждой смотрел на рабочего сцены, ожидая второго выхода, но аплодисменты уже затихли. Актеры пошли за кулисы, почти не разговаривая друг с другом. Все понимали, что это провал. Уилла лишь кивнула Сэму, признавая свою вину, и присоединилась к остальным.

Она чувствовала раздражение с первой минуты, как вошла в театр. У нее всегда портилось настроение в те редкие дни, когда ее беспокоило какое-нибудь недомогание. На этот раз она уже три дня мучилась от боли в животе. Весь вечер ее бил озноб, а глухая боль внутри все не унималась, отчего она никак не могла сосредоточиться на роли и играла из рук вон плохо.

Вытирая лицо рукавом расшитой туники, ее догнал Сэм:

– Уилла, дорогая моя девочка, мы просто обязаны вдохнуть больше жизни в…

– Завтра! – перебила она его, морщась от боли. – Обещаю, Сэм. Я знаю, что играла паршиво. Прости. Я хочу прямо сейчас вернуться в отель. Все еще плохо себя чувствую. Спокойной ночи.

Высокий плотный человек с крупным пористым носом вышел из ложи, поднимая котиковый воротник пальто, чтобы скрыть лицо. Хотя никого из этих шумных, грубых провинциалов в зале он все равно не знал. Как не знал и никого в труппе, кроме той особы, ради которой сюда и приехал.

Он неторопливо спустился по лестнице и немного задержался в освещенном газовыми лампами фойе. На стенах висели фотографии артистов. Он всмотрелся в ту, которая указывалась как миссис Паркер. Это имя он сначала услышал в Нью-Йорке, а потом увидел лицо на помятой афише театра Трампа, которую по его просьбе привез один знакомый, большой любитель путешествовать. Ему пришлось проделать долгий путь на поезде, чтобы убедиться, но теперь его усилия были вознаграждены.

Он выскользнул из театра, повернул за угол и перешел улицу, сильно хромая на искалеченную ногу.

В тени напротив служебного входа он остановился и стал ждать. От реки поднимался туман, рассеивая свет уличных фонарей. Где-то ревел туманный горн. Чувствуя холод, он натянул замшевые перчатки, потом достал из внутреннего кармана пальто плоскую фляжку и хлебнул немного бренди. Свет фонаря отразился от плоской металлической поверхности, выхватив крупные выгравированные буквы «К. В.». Клавдий Вуд.

На ходу набрасывая капюшон накидки, Уилла торопливо вышла на Олив-стрит. Она чувствовала себя грязной и разбитой, хотелось поскорее принять ванну и лечь в постель. Спрятав ладони в меховую муфту, она повернула направо, и ее каблучки громко застучали по дощатому тротуару. Обычно она ждала, чтобы ее проводил кто-нибудь из актеров, но в этот вечер ждать не было желания. Мало того что спектакль и в самом деле прошел ужасно, так еще и рождественская погода не радовала. Конечно, она присоединилась к общему празднику, устроенному труппой прямо на сцене по случаю Йоля[138], с пением рождественских кэролов и раздачей подарков, но, улыбаясь и поддерживая милую беседу, она все время играла, играла каждую минуту.

Президент Эндрю Джексон тоже сделал подарок на Рождество, подписав указ о безоговорочной амнистии для всех конфедератов, до сих пор не получивших помилования. Это было очень важное событие, возможно второе по значимости после капитуляции, но для Уиллы оно не имело значения. В ее окружении не осталось людей, которых могла коснуться будущая амнистия. И более того – эта новость вызывала у нее только горькую печаль, потому что напоминала о Чарльзе.

У первого угла она остановилась, внезапно почувствовав, что кто-то… кто-то идет следом. Она повернулась и внимательно осмотрела темную улицу. Никого.

За квартал от нее послышались мужские и женские голоса актеров, выходивших из театра. Если она замешкается, Сэм догонит ее и снова начнет изводить нотациями. Поэтому она ускорила шаг; след от дыхания летел следом холодным туманным шлейфом. Ей было так скверно, что не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать.

Вуд шел за ней бесшумно, держась на безопасном расстоянии. На углу отеля Уилла остановилась и снова посмотрела назад. Вуд замер в тени витрины какой-то пекарни.

Когда она пошла дальше, Вуд двинулся следом. При каждом шаге он неуклюже приволакивал ногу – несчастный калека, у которого украли ловкость и щегольство, необходимые любому ведущему актеру. Ну ничего – скоро воровка, виновная в этом преступлении, будет поймана и получит по заслугам. Сквозь тонкую кожу перчатки он осторожно прикоснулся подушечками пальцев к согнутым в кольца подпиленным гвоздям, которые лежали в кармане.

Тепло, свет, знакомые запахи пыльного бархата и пепельниц. Едва не шатаясь от усталости, Уилла прошла через холл к мраморной лестнице. Сонный портье с набриолиненным завитком на лбу, похожим на вопросительный знак, нехотя встал со своего места.

– Миссис Паркер, – сказал он, подняв палец, – там какой-то джентльмен…

Но ее юбка уже исчезла за первой лестничной площадкой; каблуки звонко цокали по мраморным ступеням.

– …вас ждет, – договорил портье в тишине.

Вуд с уверенным видом прошел через холл, держа в руке ключ от своего номера в другом отеле – так, чтобы портье, наклонившийся над стойкой, его видел. Портье всмотрелся в него, пытаясь вспомнить, но не узнал. Может быть, этот гость поселился еще до начала его дежурства? Скорее всего. Он бы никогда не забыл мужчину с такой заметной хромотой.

Портье перевернул книгу регистрации, чтобы как следует изучить страницу с витиеватыми подписями. За это время Вуд прошел к пустой лестнице и, когда его уже нельзя было видеть из холла, начал перешагивать через две ступеньки, цепляясь за перила и подтягивая корпус вперед. Хромота не мешала ему, а, наоборот, стала мотором, который толкал его вперед.

Уилла повернула налево в освещенный коридор, нащупывая ключ. Подойдя к двери, она вставила ключ и с изумлением обнаружила, что он не поворачивается.

Она толкнула дверь, и ее голубые глаза расширились от удивления. Дверь была не заперта.

Он надел кастет на указательный, средний и безымянный пальцы правой руки в перчатке и повернул кольца так, чтобы подпиленные кончики гвоздей торчали наружу. Он помнил, что надо не бить, а с силой хлестнуть кастетом, чтобы гвозди исполосовали ее лицо.

Отойдя от лестничной площадки, он увидел ее у двери и быстро пошел по коридору.

– Уилла! – окликнул он ее.

Уилла повернулась и увидела хромого мужчину, который шел к ней по лужицам света, падавшего от настенных газовых ламп с матовым стеклом, далеко расставленных друг от друга. Она узнала его, хотя он изменился – располнел, а крупный пористый нос стал еще краснее. Он шел, неуклюже переваливаясь из стороны в сторону, как детская игрушка; что-то явно было не так с одной его ногой.