Поезд уже опаздывал почти на час. Зевая, Джордж прижался лбом к окну и смотрел, как капли дождя стекают по стеклу с другой стороны. Ему казалось, что поезд идет слишком медленно. Он не был дома четверо суток. Другие мужчины могли оставить своих жен на несколько недель и только радоваться, но он был не из таких. Он представлял себе Констанцию и их теплую постель в Бельведере. Ничего, скоро он уже будет дома, уютно уляжется рядом с ней, и они, как всегда, уснут обнявшись.

Констанция услышала какой-то странный звук.

Отложив расческу, она подошла к окну возле кровати. Откуда этот звук – дети в школе, дом пуст, только слуги в дальнем крыле.

Она нахмурилась и приоткрыла окно. За поросшими диким лавром холмами сверкали молнии. В туманном ночном небе отражались красные огни заводских печей. В комнату залетели капли дождя, оросив ее волосы и декольте. Она надела ночную рубашку из китайского шелка, потому что сегодня ночью Джордж возвращался домой. Но он опаздывал.

Констанция вгляделась в ветреную тьму, пытаясь припомнить, каким был тот звук. Это оказалось трудно. Она предположила, что в стену ударился какой-нибудь обломок, принесенный ветром. Правда, спальня находилась в двух с половиной этажах над лужайкой, в мансарде, но ветер дул сильный.

Она очень устала, но чувствовала себя счастливой. Весь вечер она провела в кухне, помогая печь печенье на праздники. О скором Рождестве говорили приятные запахи, которыми пропитались все уголки Бельведера; в доме пахло подходившим тестом, огромной голубой елью, стоявшей в гостиной, ароматическими свечами, горевшими повсюду до позднего вечера. Она предвкушала, каким теплым и веселым будет этот праздник, когда дети вернутся из своих школ на каникулы и вся семья снова соберется вместе.

Сквозь шум дождя Констанция расслышала далекий свист и улыбнулась. Поезд. Она закрыла окно, оставив его незапертым, как обычно. Потом снова села к зеркалу и еще несколько раз провела расческой по блестящим рыжеватым волосам.

Глядя на свое отражение, она подумала, что для своего возраста еще вполне привлекательна. Только вот полнота, сбросить бы фунтов тридцать. Несмотря на умеренность в еде, она все равно набирала вес. Кто бы мог подумать, что счастливая жизнь будет сопряжена с трудностями такого рода?

Сонно улыбнувшись, Констанция потянулась. Джордж будет дома примерно через полчаса. Мысли о муже напомнили ей о небольшой бархатной коробочке, что лежала между ее шпильками, баночками с кремом и щетками для волос. Джордж был таким милым и щедрым мужем. Ему нравилось делать ей приятное, даже если к этому не находилось особого повода. В бархатной коробочке лежал его последний подарок – серьги.

Она достала их. Крупные жемчужины, заключенные в оправу из золотой филиграни, были похожи на капли. Она приложила одну серьгу к уху и подумала о том, как же все-таки любит своего мужа, и о том, какой замечательной стала их жизнь после четырех лет войны и разлуки.

Глядя в зеркало, она не заметила, как окно начало медленно открываться.

Сгорбившись под порывами ветра, изогнутая фигура припала к крыше мансарды, когда Констанция, привлеченная странным звуком, открыла окно. Потом она закрыла его, но фигура так и осталась неподвижной, застыв на фоне ночного неба, как горгулья кафедрального собора.

Внизу, в укрытом туманом городе у подножия холма, засвистел прибывающий на станцию поезд. Мужчина на крыше не обратил на свист никакого внимания, всецело поглощенный тем, что должно было вот-вот произойти. Этот вечер станет кульминацией долгих лет ожидания. Месяцы скитаний и подготовки. Бесконечные дни блужданий по городу и расспросы, расспросы, расспросы. Потом снова ожидание, пока сама природа не подарила ему защиту в виде этой грозы. Сегодня виновные наконец начнут платить по счетам за то, что сделали с ним.

Подъем к мансарде по скользким водосточным трубам, декоративным выступам на стенах, подоконникам занял полчаса. Мокрые гладкие поверхности осложняли подъем. Как и его воспоминания о падении в реку Джеймс, о той чудовищной боли, когда течение швыряло его на острые камни. Но он был горд, невероятно горд тем, что сумел преодолеть эти ужасные воспоминания и сопровождавший их страх и все-таки взобрался на крышу.

Он выждал еще несколько мгновений и потянулся к окну. Грязные пальцы осторожно протиснулись в тонкую щель между коробкой окна и верхней частью рамы. Ветер только что сорвал с его головы краденый цилиндр. Он попытался схватить его, но правая нога соскользнула, издав скребущий шум. Цилиндр улетел прочь. Бент стиснул зубы, мысленно выругавшись. Как раз этот шум в прошлый раз и привлек к окну жену Хазарда.

Он напряженно застыл, выжидая. Но ничего не произошло. Видимо, она не услышала. Он медленно сполз на карниз мансарды и начал очень осторожно открывать окно.

Всмотревшись в щель, он увидел освещенную газовой лампой красиво обставленную комнату. За кроватью с пологом, перед туалетным столом, сидела женщина, она держала возле уха серьгу и рассматривала себя в зеркале.

Он резко открыл окно, перебросил искалеченную ногу через подоконник и запрыгнул в комнату.

Стрелочники с фонарями в руках отцепили частный вагон. Над тусклыми городскими огнями Джордж видел сияющие на склоне холма окна Бельведера. Слева от него небо отсвечивало красным – на заводе работала ночная смена.

Собираясь уже выйти из вагона, Джордж ощутил редкий миг безмятежного покоя. В Питтсбурге они с Юпом Смитом договорились о покупке литейного завода Макнили. Макнили, один из первых металлургов Пенсильвании, умер прошлым летом, и Джордж сразу решил попытаться купить завод у его наследников. Производство Макнили идеально подходило для модернизации под новый бессемеровский процесс плавки.

Этим вечером он возвращался домой, окрыленный успехом. Завод Макнили был у него в кармане, а здесь, в Лихай-Стейшн, цеха работали день и ночь, выпуская продукцию по любым заказам – от железнодорожных рельсов до кованых украшений и металлических рам для новой чикагской фабрики «Пианино Фенуэя». Все это не могло не радовать, поэтому Джордж пребывал в прекрасном настроении, созвучном общему настроению всего Севера в эти дни. Север претерпевал сейчас небывалый расцвет. После четырех лет кровавых расправ и лишений – лет, ясно показавших, что любая война противоречит человеческой природе, – американцы всех слоев с какой-то неистовой одержимостью бросились зарабатывать деньги, и промышленность Севера стремительно возрождалась из пепла, как птица феникс.

Никакой заслуги политиков в этом не было. Джордж благодарил Бога за то, что уехал из Вашингтона еще до окончания войны. Он бы просто не смог терпеть все эти грязные интриги и подсиживания. К тому же из некоторых разговоров, услышанных в Питтсбурге, он предположил, что очень многие просто устали от политических войн. Устали от напыщенных речей Джонсона о конституционных принципах, устали от попыток радикалов объявить ему импичмент и, как это ни печально, устали от темы борьбы за права негров.

Как обычно, политики не замечали смены настроений в стране или просто не обращали на это внимания. Но сигналы звучали отчетливо. На осенних выборах республиканцы проиграли в Нью-Йорке и Пенсильвании, а в Огайо, Мэне и Массачусетсе их большинство изрядно поубавилось. Референдумы об участии в голосовании негров провалились в Канзасе, Миннесоте и Огайо, то есть в штатах, считавшихся просвещенными.

Несмотря на потерю электората, радикалы продолжали двигаться своим прямолинейным курсом. Джонсон оставался для них архиизменником и даже архидемоном, как назвал его мистер Ботуэлл из Судебного комитета палаты представителей. Комитет одобрил импичмент Джонсону четырьмя голосами из пяти, хотя некоторые умеренные республиканцы, с которыми Джордж был согласен, и среди них Уилсон от Айовы, отказались принимать участие в этой травле. Как и палата представителей в целом. Седьмого декабря она проголосовала против импичмента с результатом сто восемь против пятидесяти семи.